Что делать (Черновая редакция романа, варианты, наброски)
Шрифт:
{*}
{* Публикуемые ниже черновые и беловые тексты представляют собой редакции, варианты или наброски различных мест романа: большею частью они образовались при переписке текста перед отправкой его в редакцию "Современника". Здесь же помещены наброски неосуществленных глав. Коренным образом отличается от окончательного текста глава "Обыкновенные люди и особенный человек". Тексты печатаются в порядке, соответствующем хронологии романа. В зависимости от характера автографа зачеркнутые варианты даются либо в подстрочных примечаниях, либо в квадратных скобках.}
На Гороховой, между Садовою и Семеновским мостом, стоит дом, надпись на котором в 1852 году говорила, что он - дом статского советника Ивана Захаровича
IV ГЛАВЫ ВТОРОЙ>
Лопухов наблюдал Верочку - и убедился {Далее было: что ее} в ошибочности своего понятия о ней как о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за человека, которого презирает: она от души танцевала, шутила, веселилась. Да, к стыду ее надобно сказать, что она забыла на время {Далее было: о своем} свою грусть, - потому что, к новому {К тексту: Лопухов наблюдал ~ к новому - помета: Черновой 3.}
– Мсье Лопухов, я никак не ожидала видеть вас танцующим, - начала Верочка, - к ее стыду, надобно сказать, что она была весела, - выставки избежала {Далее было: и рад - это хорошо, да и то хорошо} - этому она еще и вчера была рада, а теперь рыла рада и тому, что не успела вовсе избежать всякого вечера: к новому ее стыду, надобно сказать, что она любила танцы, а в эти лета так не хочется грустить, что при малейшем случае забыть забывается грусть.
– Почему ж? разве это так трудно танцовать? {уметь танцовать}
– Вообще нет, но для вас - да.
– Почему ж это для меня?
– Потому что я знаю вашу тайну, - вашу и Федину: вы пренебрегаете женщинами.
– Федя не совсем верно понял мою тайну: я не пренебрегаю ими, но я избегаю, - и почему, знаете ли?
– Я знаю {Далее было: а. Начато: их б. вашу тайну.
– Мою? Это интересно. Вы кол} все их тайны, и одна из этих тайн заставляет меня избегать их.
– Скажите, какой знаток женского сердца. {Далее было: Вы колдун?}
– Нет, но у меня есть верный источник знать их. И чтобы доказать вам это, я скажу вам вашу тайну.
– Мою? Это любопытно. Познакомьте меня саму с нею. {Над текстом: - Мсье Лопухов ~ с нею.
– помета: Черновой 4.}
Однажды [они] сидели у Лопуховых вчетвером, он и борец-атлет. Атлет не принимал никакого участия в разговоре: он пришел только [попросить Веру Павловну побольше играть и петь] послушать пенье Веры Павловны и не охотник был говорить ни о чем, кроме серьезных вопросов науки и дел жизни, а [потому] разговор был, на его беду, легкий, поверхностный, - он курил, слушал и наблюдал. Не было заметно ровно ничего особенного: Кирсанов не взглянул ни одного лишнего разу на Веру Павловну, не отвел от нее своего [Я [ненавидела] не любила бы видеть вас в гостях у себя, Александр Матвеевич, если б обязана была наливать вам чай, - только и спасает вас от моего ожесточения наш договор, что вы сами заведуете своим чаем, - посмотрите, эти господа уже давно освободили меня от забот [угощ] хозяйки, а вы все еще пьете и пьете.
– Он всегда отличался этим, - сказал Лопухов, - [всегда сидит] когда мы с ним жили вместе, всегда сидит и за обедом и за чаем вдвое дольше меня: он гастроном. [А мне было бы скучновато сидеть долго за] В старину, когда я кутил, у меня с вином было то же, что с чаем [я одним разом]: я очень любил его, но не любил отдавать ему много времени.
– Да, у Дмитрия совершенно другая привычка, - посмотрите, как он курит: большими глотками.
– С вином было то же, что теперь с чаем: - я очень любил его, но не любил отдавать ему много времени. [Поэтому] Я и теперь не, люблю слабых вин, - их скучно пить. Я понимаю, что хороший сотерн - прекрасное вино, но оно не для меня [мне нужно].
– Это односторонность, Дмитрий: я точно так же люблю сотерн, как и самое крепкое] взгляда ни одного лишнего раза, держался совершенно непринужденно [безукоризненно],
– Скажите, Александр Матвеевич, люблю я мешаться в чужие дела?
– Ваша единственная слабость [Ник], Петр Захарович, [состоит] то, что вы думаете, будто вы не любите мешаться в чужие дела, между тем как вы беспрестанно заняты ими, - отвечал Кирсанов голосом, шутливость которого была несколько натянута.
– Да, я мешаюсь в них не по охоте, а потому, что так надобно, - но люблю я мешаться в них, Александр Матвеевич?
– Кто же это знает?
– отвечал Кирсанов тем же тоном.
– Хорошо. Все-таки вы признаете, что я никогда не мешаюсь в дела пустые, что я высказываю свое мнение [только тем людям, дела] только тогда, когда от того или другого решения дела зависит что-нибудь важное. Но это предисловие лишнее. Вы видите, что я хочу говорить с вами о вашей поездке. Имеете ли вы право уезжать? Я не знал этого, вчера я увидел, что вы не имеете его. Вы знаете, я личные дела рассматриваю с общей точки зрения. Для меня лиц нет. Для меня [еще только факт] человек, о котором я говорю, существует только как представитель тех или других сил, имеющих известное влияние на жизнь других людей. Вы держали себя вчера так, что и наблюдатель более проницательный, чем я, не заметил бы ничего, если б [не был занят] смотрел на вас только как на частное лицо. Но я был занят вашею поездкою с общей точки зрения, и потому я понял ее причину. Общей, научной или какой-нибудь другой причины я найти не мог для нее, - следовательно, она должна иметь какую-нибудь личную причину. Я видел вчера, что
– Да знаете ли, мой идеал, к сожалению, недостижим. Я встретился с ним в почтовой карете, когда за год до окончания курса ехал к родным на каникулы. В карете было четыре места. Подле меня сидел молодой русский купец, [порядочно образованный] очень порядочный человек, против меня старичок-немец, подле немца, против купца [девуш], немка, девушка [очень хорошей фамилии, она мало была знакома со всеми главными] вовсе не родная и не знакомая соседу-немцу - он был из Ревеля, она ехала в Москву из Штутгарта. Немец не обращал на нее внимания, купец не говорил по-немецки, один я почувствовал призвание развлекать ее [и мы разговорились с], и она стала рассказывать мне, что едет в Москву из Штутгарта, всего только 4-й день в России, однако уж успела заметить много печальных странностей в наших привычках, на все смотрела с любопытством, потому что остается жить в России. Мы с купцом не курили из уважения к даме, которой, может быть, это было бы очень неприятно. Ведь она разговаривала со мною и могла бы сказать мне, чтоб я не стеснялся курить, спросить меня, не курю ли я [если бы ей не был неприятен табачный запах]? Но она не говорила, чтоб мы курили, не стесняясь ее, - значит табачный запах неприятен для нее. Но немец не поцеремонился и с первой станции вернулся в карету с сигарою в зубах. Мы посмотрели, что из этого будет. Прошло четверть часа, полчаса - дама не морщилась. Купец ободрился [вынул сигару] и закурил папиросу.
– Но когда он докурил до половины, моя немка [очень деликатно] сказала: извините меня перед вашим спутником, но у меня начинает болеть голова, я очень досадую.
В самую минуту прощанья, уже через баллюстраду сказал: - Ты вчера написала, что еще никогда не была так привязана ко мне, как теперь, - это правда, моя милая Верочка! И я привязан к тебе не меньше, чем ты ко мне. А расположение к человеку - желание счастья ему, мы твердо знаем. А счастья нет без свободы. Ты не хотела бы стеснять меня, и - и я тебя тоже. А если б ты стала стесняться мной, ты бы меня огорчила. Так ты этого не делай, а пусть будет с тобою, что тебе лучше. А там посмотрим. Когда мне воротиться, ты напиши: я пришлю адрес. До свиданья, мой друг: второй звонок, слишком пора. До свиданья, мой друг.