Что сказал Бенедикто. Часть 3-4
Шрифт:
– Сам ты страшилище! Отдай…
– Иди к лешему, Вебер, это мой племянник. Не рыдай, моё маленькое лысое чудовище. Лысый – как Абель! Вот кому бы ты точно понравился, а Абелёчек-то свое счастье пропустил!.. Проворонил племянника…
– Говори тише, Гейнц… Что ты как труба иерихонская разорался?
– Да я шепотом говорю, Вебер, я ж не дурак.
– Все равно громко. Ему страшно…
– Ну, если он еще и такой же трус, как ты, я-то тут причем? Иди к жене, дай мне спокойно подержать моего ненаглядного уродца…
– Сам ты уродец.
Карл пытался заглянуть на малыша и так,
– Дай его мне, Гейнц, – сказал тихо Карл. – Иди ко мне, мой красавец… Ну их всех, ничего они не понимают… Красота какая, хоть что-то, Вебер, у тебя хорошо вышло с первого раза…
Карл тоже улыбался незнакомо.
– Горластый, молодец, не будет, как папаша, блеять. Да, мой золотой?
– Нет, но правда, вылитый Абель. В Корпусе еще один лысый… – Гейнц не закончил фразу под взглядом Аланда. – Да я что? Я говорю, что это первое чудо Корпуса. Анечка, ваш муж уже про вас позабыл, не слушайте – я его нарочно дразню. Вы ему теперь не нужны – он так и будет трястись над своим головастиком.
Гейнц вышел и вернулся с большой вазой роз, поставил их у постели и поцеловал Анечку в щеку, поцеловал ее руки.
– Идите в ту комнату, – сказала Агнес. – Все, кроме Рудольфа.
– Фрау Анна и маленькое лысое чудовище с нами? – оживился с готовностью Гейнц.
Анечка улыбалась, глядя на него, Гейнц волновался – и безнадежно пытался это скрыть. Кох с Анной-Марией стояли с Аландом в стороне у окна, но тоже пошли к дверям. Вебер видел взгляд Коха и на сына, и на себя самого, и в этом взгляде было столько любви, что слов не требовалось, и ему, им с Анной-Марией, Вебер был особенно благодарен. Он не мог отдышаться, не мог говорить, его разрывало между желанием не отпускать из рук сына, обнимать жену, он был в полном смятении. Рука Коха успокаивающе задержалась на плече Вебера, ничего не сказал, но Веберу стало легче – так промолчать умел только Кох.
Клемперер уходя, шепнул Веберу на ухо:
– Вебер, и мне такую же крохотную дочку, я ей буду бантики завязывать и научусь заплетать косички…
– Сам разберись, – бессильно улыбнулся Вебер.
– Да я бы рад, но… понимаешь…
Ребенка записали как Альберта Адлера, возражений Вебера никто не слушал.
– Вебер, в Корпусе все ходят под псевдонимами. Да и, согласись, Альберт Адлер звучит лучше, чем Альберт Вебер. Аня фамилию не меняла, твой сын, как все мы, записан по матери. Это в традиции Корпуса… – успокаивал Вебера Гейнц.
Вебер от сына не отходил, даже Аланд первое время не пытался на этом настаивать, тем более, что стоило Веберу отлучиться на какое-то время – Альберт начинал кряхтеть и разражался плачем, и не успокаивался, пока Вебер не возвращался.
Через пару месяцев он охотно шел на руки ко всем. Вебер опять, проклиная все на свете, вернулся к концертам. Далеко и надолго Аланд его не отправлял. «Неадекватные отцовские чувства» Вебера стали еще одной темой для шуток Карла и Гейнца, но в шутках их было больше восхищения и любования, они не были обидны. К тому же сами «дядья» постоянно искали повод понянчить племянника.
Год спустя, когда Альберт
Вебер и сам понимал, что с рождением сына страдали не только его гастроли, но и работа над медитацией, понимал, что не имеет на это права и остановить себя сам не может, поэтому решение Аланда принял молча.
Аланд еще раз прогнал его по картинкам – и Вебер, не возражавший и так, все снова прочувствовал и приказал своему отчаянью по поводу расставания замереть.
– Позвольте мне остаться, я уйду в интенсивную медитацию, меня никто не увидит.
– Нет, Вебер, я оставляю тебя с Гейнцем, будете играть, медитацию и так никто не отменял. Работай, меня не будет, Карл, Кох уедут. Я тебе поручаю Гейнца, и его бы забрал, но скоро может не быть возможности играть – а вы должны отзвучать. Это все не так долго продлится – год или два. Если ты хочешь, чтобы твоя разлука с семьей не сделалась вечной, то стисни зубы и как-нибудь перебейся.
– Я понимаю, господин генерал.
– Тебе не надо объяснять, что непростые времена очень быстро приближаются. Работать надо, счастья тебе было отмерено на семерых, тебе не на что пожаловаться.
– Я не жалуюсь. Я с вами согласен.
– График гастролей мы с каждым из вас обсудим – и с тобой, и с Гейнцем.
– Но если мы покинем Корпус, то где мы будем жить?
– У Гейнца есть, где жить, Анна-Мария уедет. У тебя тоже есть квартира.
– А орган?
– Я договорился в Храме, в ночные часы ты можешь музицировать.
– А медитация?..
– Не строй из себя младенца, я сказал, что ты должен сделать, а как – додумаешь сам… Впереди настоящая война, тебе придется вспомнить, как и Гейнцу, что ты офицер. Офицерские мундиры вам опять придется на себя надеть.
– Хорошо, господин генерал. Этому я как раз рад.
– Нечему тут радоваться, Вебер.
– Я все сделаю, но как я могу контролировать Гейнца? Он опытнее меня, я для него не авторитет.
– Ты должен, как любой другой, суметь возглавить Корпус на случай, если со мной что-то случится.
– С тобой ничего не может случиться, отец.
– Это ты мне говоришь?
– Но есть Кох, где-то все равно есть Абель, и он вернется. Не говори так, пожалуйста.
– Я не звездную карьеру тебе предлагаю, сын, не будет ни карьеры, ни звезд, я говорю только о работе, которую, возможно, совсем скоро тебе придется принять на себя. Учись отвечать за всех.
– Но если даже тебя могут убить, может, лучше уехать, отец?
– Это крайняя мера, когда будет гореть под ногами земля и не будет другого способа остаться собой. Бежать с поля битвы до начала сражения… Вебер…