Чукотка
Шрифт:
– Тнаыргын, я давно послал Айвана за русским доктором.
Старик обвел всех взглядом.
– Хорошо, - ответил он.
– Надо бы сказать и ученикам. Пусть они кончили бы свои занятия... Если уйду из жизни, глазам была бы радость последний раз увидеть их.
– И ученикам Айван скажет.
А в это время Айван уже мчался к доктору.
Он вбежал в больницу и громко спросил сестру-чукчанку:
– Доктор где?
Доктор выглянул из амбулатории.
– Здравствуй, Айван. Что скажешь хорошенького?
–
– Что такое? Проходи сюда. Садись и рассказывай.
– Тнаыргын хочет умирать.
– Как умирать?
– воскликнул доктор.
– Задушить хотят его?
– Нет, нет!
– замахал руками Айван.
– Наверно, он сам умрет. Шаман сердился: зачем не просит смерти старик? А он еще не сказал этого слова.
– Что же ты не привез его в больницу?
– строго спросил доктор.
– Ведь, чего доброго, его задушат там!
Словно испугавшись, Айван отступил назад и тихо сказал:
– Наверно, плохой он. Только воду пьет. Вчера еще ходил, а теперь лежит. Наверно, нельзя его везти. Может быть, теперь сам умер.
– Ай-ай-ай!
– сказал доктор.
– Скажи, чтобы быстро запрягли собак!
Слух о неожиданной болезни старика Тнаыргына быстро проник в школу. Шум во время перемены прекратился, и ребята, окружив больничного завхоза Чими, с волнением слушали его.
Тает-Хема побежала в учительскую. Она обратилась к директору школы:
– Иван Константинович! Мне надо поехать домой. Тнаыргын умирает. Ведь я ему родственница.
– А что с ним?
– спросила Татьяна Николаевна.
– Не знаю.
– Ну хорошо, поезжай, - сказал директор.
– Если еще кто из учеников захочет - пусть тоже едут. И вам, Татьяна Николаевна, следовало бы поехать.
В яранге Тнаыргына все больше и больше прибавлялось народу. Никто ничего не говорил, но, видимо, каждый считал своим долгом перед смертью старика показаться ему на глаза.
Кто-то из присутствующих пытался закурить трубку, но Ульвургын остановил его:
– Не надо. Если русский доктор приедет, ругаться будет. Я очень хорошо это знаю.
Кивнув головой в знак согласия, чукча молча спрятал трубку.
В сенцы яранги вошли доктор и Татьяна Николаевна. Модест Леонидович взял свой чемоданчик, опустился на колени и неуклюже, как медведь, на четвереньках полез в полог, где лежал больной. За ним полезла и Татьяна Николаевна.
– Ай-ай-ай! Сколько народу! Ульвургын, что же ты, батенька мой, делаешь? Ведь воздуха не хватает здесь даже для здорового человека. Неужели ты не знаешь?
– Знаю, знаю, доктор, - тихо проговорил старик.
– Только стыдно мне сказать людям, чтобы они не приходили сюда.
– Ну, друзья мои, надо уйти отсюда. Постойте в сенцах, - сказал доктор.
Чукчи молча один за другим полезли из полога. И когда здесь стало
– Я знал, что они приедут, - тихо сказал он Ульвургыну.
– И Таня-кай вот, - показал рукой Ульвургын.
Старик перевел взгляд на нее. В полог влезли приехавшие ученики.
– Что такое, Тает-Хема? Ведь ты занимаешься у меня в кружке: должна знать, как дорог для больного воздух.
– Доктор, мы только покажемся Тнаыргыну и уйдем.
Старик заметил всех, и видно было по его лицу, как он повеселел.
Модест Леонидович ползал на коленях по шкурам и тихо, почти про себя, ворчал.
– Татьяна Николаевна, откройте меховой занавес. Впустите сюда струю чистого воздуха.
Покопавшись в чемоданчике, он неуклюже подполз к больному. Он сел рядом со стариком и взял его руку, определяя пульс.
– Упадок сердечной деятельности. Надо впрыскивание сделать.
Солнце поднялось высоко. Лучи его нагревали темные шатры яранг. Глупые щенки бегали по стойбищу и отнимали друг у друга кусочек оленьей шкуры. Они резвились, отворачиваясь от ослепительного солнца.
Вокруг яранги - огромная толпа. Она закрыла собой нарту, на которой заботливо уложен старик Тнаыргын. По небу тянутся прозрачные перистые облака. Они плывут в том направлении, куда сейчас тронется нарта с больным стариком, стариком, который летал поверху.
И только один шаман стоит вдали, около своей яранги, косо посматривая на толпу, не решаясь подойти к ней. Он бессилен, и от злобы перекосился его рот...
* * *
Палата блестит белизной. Сколько здесь взмахов сделал доктор малярной кистью! Но зато как приятно ему самому войти сюда!
Через большое окно солнце бросает столько света, хоть дымчатые очки надевай. А воздуху не меньше, чем в тундре.
На чистой кровати лежит Тнаыргын. Он смотрит на будильник и прислушивается к тиканью его. Старик улыбается и думает:
"Тоже как живой. А если что-нибудь отвинтить у него, то перестанет жить. Наверно, и у него сердце есть, железное сердце".
Открывается дверь, в нее просовывается голова. Человек улыбается во всю ширину рта, кивает головой.
Тнаыргын вытащил руку из-под одеяла и поманил пальцами:
– Иди, иди, Ктуге, сюда. А то я лежу здесь один и думаю: может, я умер? Может, началась моя другая жизнь?
Дверь открывается шире, и Ктуге, стуча деревянными костылями, переступает единственной ногой. Он опускается на табуретку, костыль поднимает кверху и говорит:
– Вот видишь, Тнаыргын, какая нога? Не нога, а весло. Обтянуть вот здесь брезентом - будет похожа на весло, - и он невесело засмеялся.
– Что поделаешь! Вот если бы он тебе голову разломал, голову из дерева не сделаешь, и сердца из дерева не сделаешь.