Чжунгоцзе, плетение узлов
Шрифт:
И Юньфэн вспомнил, как однажды вошел к Чжайдао, а тот сидел, склонившись над незнакомой книгой — толстой, в деревянном, обтянутом кожей переплете.
— Это ведь твой язык? — спросил Юньфэн. Чжайдао кивнул. — Это ты написал?
— Нет, книга старая: ее подарил моему наставнику его духовник.
— Интересно, — Юньфэн продолжил рассматривать страницу. — Как это вы пишете такие знаки? Они же постоянно повторяются… Разве в вашем языке так мало слов?
— Буквы — это не слова, — объяснил Чжайдао. — Они обозначают звуки, из которых состоят слова. Вот, смотри, как можно записать твое имя при помощи букв. —
— Это мое имя? — удивился Юньфэн. — Такое длинное?
— Зато не нужно учить сотни разных знаков и их сочетаний: запомнил три десятка и любое слово можешь прочитать, даже то, которое прежде никогда не встречал.
— Это довольно удобно, — неуверенно проговорил Юньфэн.
— Но мне кажется, для твоего языка не очень подходит. К тому же будет некрасиво.
Юньфэн сейчас жалел, что не спросил, как пишется имя Чжайдао на его языке. Теперь уже никогда не узнает. И никогда не сможет написать его пером — буквами, как заклинание, как мистический призыв… Только вряд ли бы это помогло уменьшить его тоску. Вряд ли вообще что-то может ее уменьшить.
Награда
Как среди бумаг Чжайдао оказалась эта грамота? Впрочем, теперь уже не важно… Наградная грамота, жалующая Юньфэну, вошедшему в тройку цзиньши цзиди, почетный ранг «вэньминьлан». Присвоение почетного ранга давало возможность Юньфэну, не принадлежащему к аристократии, принимать участие в императорском экзамене сюань на право получить должность в каком-нибудь министерстве.
Что касается Юньфэна, он просто был доволен тем, что справедливость восторжествовала и он занял, пусть не первое (на первое он никогда и не рассчитывал), но достойное третье место таньхуа — «избранного таланта». А Чжай-эр радовался, как ребенок, рассматривая грамоту и расспрашивая о ее значении.
До экзамена сюань оставались сутки, и Юньфэн потащил друга гулять по столице.
— Разве тебе не надо готовиться? — удивился Чжайдао.
— Умнее, чем я есть, за сутки не стану, — улыбнулся Юньфэн. — Поэтому насладимся свободой в последний раз. Ведь чиновник — человек подневольный.
И верно, в тот вечер они чудесно погуляли, попробовав, кажется, все знаменитые сладости Линьаня, болтая о незначительных вещах, выпили несколько чайников чая в разных чайных, любовались озером Сиху и кормили золотых рыбок…
А на следующий день Юньфэн сдал императорский экзамен. Результат был превосходным, и оставалось ждать, когда ему подберут достойную вакансию. У них было несколько дней, и они отправились в горы…
Это были последние дни его свободы. Но что значит несвобода по сравнению горькой несвободой человека, обреченного нести свое одиночество среди близких людей, не находя в них понимания, не смея и не умея искать в них утешения? Как удивительно, что Чжайдао с его вниманием и сочувствием, с его умением лишь по одному взгляду понять, что тревожит Юньфэна и найти нужные слова, чтобы его приободрить, — удивительно, что в самое зыбкое и тревожное время его молодости Чжайдао оказался рядом и в нем Юньфэн всегда находил опору и утешение…
Деревянная игрушка
Юньфэн перечитывал письма Чжайдао.
— Это шушу писал?
— Да.
— Мне он тоже написал несколько писем. Он мне сегодня снился. Шушу сказал, чтобы я пришла к тебе, и как только я услышала, что ты вернулся, тут же побежала сюда.
— Он часто снится тебе?
— Нет, сегодня первый раз. А что?
— Мне он почему-то не снится.
— Потому что ты не веришь в сны. Если бы он тебе приснился, утром ты бы не мог понять, видел ты его или только воспоминание о нем.
— Не слишком ли ты рассудительна для своих лет, Шань-эр?
— Не слишком. Шушу велел мне не просто прийти к тебе, а прийти и посвистеть в эту свистульку, — она поднесла к губам деревянную птичку, и Юньфэна оглушил пронзительный свист.
— Зачем он велел тебе так мучить меня? — усмехнулся Юньфэн, закрывая уши ладонями.
— Потому что ты слишком сильно грустишь. Вот, возьми, посвисти тоже, — она протянула ему игрушку.
— Откуда у тебя это? — спросил он, разглядывая смешную простенькую свистульку.
— Мне шушу подарил, давно, когда я еще маленькая была, может быть, в прошлом году… Он сказал, что в детстве у него была такая же, а потом, когда он был в большом городе, увидел ее в лавке и купил — сам не знал зачем. А оказалось, для меня!
У Юньфэна дрогнули губы. Он держал в ладонях все детские радости Чжайдао — радости маленького Чжай-эра, и того Чжайдао, который подрос и, увидев на торге свистульку, купил ее, и, наконец, взрослого Чжайдао, который подарил игрушку Шаньхуа. Он поднес птичку к губам и свистнул. Резкий звук стрелой пробил воздух, Юньфэн свистнул еще и еще раз — стрелы посыпались дождем, вонзаясь в его отчаянную тоску, разрывая ее на части и унося эти клочья куда-то вдаль.
Ему, правда, стало лучше. Он улыбнулся и вернул свистульку дочке.
— Спасибо, Шаньхуа. Если Чжайдао еще раз тебе приснится, передай ему мою благодарность.
— Оставь пока себе, — Шаньхуа вложила игрушку ему в ладонь. — Посвисти потом, если станет грустно, — она внимательно наблюдала, как Юньфэн не спеша убирает свистульку в рукав, вздохнула и тихо-тихо проговорила: — Знаешь, мне тоже очень не хватает шушу.
И уткнулась Юньфэну в грудь, обхватив его руками.
Камень
В руках Юньфэна рассыпалась стопка бумаги: кажется, Чжайдао пытался переводить эту книгу песен, эту… Шипьень с хвалебными гимнами. Было довольно трудно: он постоянно жаловался, что очень плохо знает язык и не может подобрать правильное слово, расспрашивал Юньфэна, как сказать то, как другое. И, наверное, все же забросил эту идею. Юньфэн, собирая листы, пробежал по строчкам. Красивые слова… Прежде чем положить на место, увидел на дне ящика мешочек-саше, в нем точно хранились не ароматные травы. Юньфэн поспешно распутал завязки и обнаружил внутри несколько пестрых камушков, похожих на перепелиные яйца, и небольшой лист бумаги.