Чжунгоцзе, плетение узлов
Шрифт:
В записке от Чжайдао было написано:
«Юньфэн-сюн, помнишь, мы собирали эти камушки на горе Ди-тая? Ты спрашивал, зачем, мол, мне столько? Я и сам не знал тогда — просто они мне понравились. К тому же это память о Ди-тае. Я оставляю тебе несколько камушков, надеясь, что они все же не до конца потеряли чудодейственную силу», — Юньфэн невольно представил, как Чжайдао, написав эти слова, улыбнулся и почесал нос кисточкой, как он делал иногда, в задумчивости подбирая слова. — «Если покатать их в ладони, можно поговорить с Ди-таем, и любая печаль рассеется, тревога утихнет. Не забывай просить об утешении и Того, Кто всегда готов тебе помочь, но может медлить для твоей же пользы. Принимая скорбь со смирением и пониманием,
Но прости, что я так много пишу тебе, вот и бумага заканчивается.
Я тоже скучаю по тебе. Мне тоже тяжело бороться с унынием».
Юньфэн вытряхнул на ладонь гладкие камушки, сжал пальцы. Он вспомнил, как они с Чжайдао сидели под голубиным деревом и перебирали собранные эти доисторические перепелиные яйца, и ничто больше их не беспокоило, ничто не тревожило. Хотя накануне их чуть не растерзали мэнгу, и в ближайшем будущем ждали многие города, где отнюдь не все было благополучно, и Юньфэну предстояло искать равновесие между правдой и спасительной ложью, тщательно подбирая слова в отчетах о поездке.
«Шашки Ди-тая», по преданию, способны защитить от нечистой силы, продлить жизнь и дать крепкое здоровье…
Эти круглые камушки могут перекинуть мост за горы Куньлунь, за море Бэймин, на тысячи тысяч ли. Но любящей душе так мало чувствовать другую душу сквозь расстояния, не поддающиеся разумению!
Благовонная палочка
[песочные часы]
Юньфэн не спешил, разбирая вещи, оставленные Чжайдао, поэтому шкатулка на книжной полке стояла нетронутой так долго, ожидая возможности удивить господина Ао. Юньфэн, взяв ее в руки, предвкушая новое путешествие в прошлое, сначала просто поглаживал резную крышку. Наконец решился и открыл. Оттуда повеяло чем-то неуловимо знакомым, перенося в теплое и светлое время, когда рядом с ним был Чжайдао. В шкатулке лежали разноцветные бусины, пестрые перышки — наверное, подарки Шаньхуа. И среди этих сокровищ затерялась благовонная палочка с насечками. Странно, ведь Чжай-эр не нуждался в определении времени и никогда не использовал даже курильницу иньсянлу в виде печати ста делений, по которой так удобно было следить за течением времени.
Будто считал, что здесь все его время принадлежит Юньфэну.
Юньфэн поднес палочку ближе к лицу, покрутил в пальцах. Горько-сладкий пряный аромат рассказывал о горячих песках, ледяных звездах, о караванах, тяжело плывущих по пустыне.
Юньфэн вставил палочку в подставку и зажег. Густой, острый бальзамный запах смолы медленно наполнил комнату. Юньфэн наконец вспомнил: так пахло в домике Ди-тая. Именно он подарил Чжайдао эти палочки.
— Здесь чистый аравийский ладан, привезенный из Омана — большая редкость в Поднебесной. Ты знаешь этот запах?
Чжайдао неопределенно качнул головой.
— Наверное, тебе больше знаком суданский? Или благовонная смесь, называемая афонским ладаном?
Чжайдао вздохнул:
— Я плохо в этом разбираюсь. Но эти сладковатые нотки, кажется, узнаю.
— Я подарю тебе несколько палочек: когда загрустишь о своем городе, о монастыре и божественной службе, зажги одну.
Чжайдао, поклонившись, принял подарок. Да, их было больше, и Чжай-эр иногда возжигал их — Чжай-эр, в покоях которого не приживались никакие курильницы. Даже про благовония, отпугивающие насекомых, он никогда сам не вспоминал. Но эти палочки воскуривал порой, тоскуя по родной стране.
Теперь-то Юньфэн понял природу неуловимого тепла, растворенного в комнатах Чжайдао, осознал, почему именно здесь ему становилось спокойнее и светлее. Аромат, тонкой нитью связавший край неба и угол моря — далекие, далекие страны, —
– ------------------
Дубовый лист
Первую осень в Чанша Нежата удивлялся, что не на всех деревьях и кустах листья желтеют и опадают. К началу зимы оставалось еще столько зелени! Бамбук и банан на женской половине, коричный лавр под окнами спальни Юньфэна, цвели камелии, хоть позже они и сбросили листья, но больше всего почему-то полюбился Нежате бамбуковый дуб, растущий в самом дальнем уголке усадьбы. Это старое дерево, посаженное еще дедом Юньфэна, высокое и раскидистое, завораживало Нежату переливчатым шелестом узких листьев, светлой бархатистой корой, причудливыми изгибами ветвей, темно-коричневыми бубенчиками желудей. В Мирожском монастыре тоже рос кряжистый дуб в три обхвата, говорят, его посадил сам основатель — отец Авраамий, привезший желудь из Киева. Других дубов Нежата не видел. Но тот, мирожский, дуб терял свои листья, да и форма у них была совсем другая. А вот желуди…Мальчишки Завеличья сражались за гладкие пуговки желудей, как за бесценные сокровища — Нежате они никогда не доставались. А когда появился Незнанка, Нежате было уже неловко играть с ними: он считал себя взрослым.
Потом, когда семья Ао перебралась в Линьань, Юньфэн велел посадить в столичной усадьбе такой же дуб, и когда дерево немного выросло, осенью Нежата с Шаньхуа собирали под ним жёлуди.
Под этим дубом желуди становились и угощением для кукол Шаньхуа, и сокровищами, и во что они только не превращались в играх этих двоих. Юньфэн никогда не понимал, как умный и рассудительный Чжайдао, постигший удивительные тайны бытия, может так самозабвенно играть с девочкой в ее незамысловатые игры.
— Наверное, я в детстве не наигрался, — смеялся Нежата. — Все больше читал, переписывал, рисовал, в храме прислуживал. Огород еще. К тому же игры моего названого братца не были такими изысканными, как у Шаньхуа. По правде сказать, его битвы на мечах и прятки в зарослях крапивы меня пугали.
А накануне отъезда из Сун, Нежата ходил по саду усадьбы Ао, прощаясь с ним навсегда. Юньфэн в тот день сказался больным и не пошел в министерство. Тревога и тоска предстоящей разлуки, правда, походили на болезнь. Он повсюду следовал за своим Чжайдао, по переплетенным дорожкам и мостикам над прудами они обошли весь сад и добрались, наконец, до посвежевшего весной дуба. Глядя на дуб, Нажата вздохнул:
— Тут остается целый мир… Наверное, Шаньхуа со временем забудет наши игры, но я… — он сорвал дубовый листок, улыбнулся Юньфэну. — Буду смотреть на этот лист и вспоминать вас всех. То, как мне было хорошо, тепло и весело с вами.
Юньфэн молча снял с пояса подвеску и прицепил на ветку, с которой Нежата сорвал листок.
— Тоже будешь вспоминать?
Вспоминать? Юньфэну казалось, он каждый миг будет помнить.
Позже он повесил на ветку бамбуковые колокольчики — музыку ветра. И даже когда эта ветка вытянулась так высоко, что Юньфэну было уже до нее не дотронуться, он продолжал вспоминать. Слушая шелест ветвей, перенявших голос дождя, и тихую песню ветра, перебирающего бамбуковые трубочки гремка, он думал о том, что за горами, степями, лесами его друг смотрит на лист дуба и никогда не забывает о нем.
Глава 16. Сыр и черви
Вернувшись из Сун, Нежата даже не удивился, обнаружив, что келья отца Авраамия, где он раньше жил, кем-то занята. Был конец марта, погода стояла не самая приветливая: ветрено, по ночам морозно. Так-то Нежата, истосковавшийся за долгие годы по службе, золотому шитью песнопений, полумраку церкви, пропитанному запахом ладана и воска, готов был бы и дни, и ночи проводить в храме, но все же он не был бесплотным небожителем: нуждался и в пище, и в сне…