Чжунгоцзе, плетение узлов
Шрифт:
— Ну так откуда же Он появился тогда, всемогущий и совершенный?
— Да зачем же Ему откуда-то непременно появляться? Он был всегда. Просто был всегда! Что тут непонятного?
— Нет, непонятно, — вздохнул отец Михей. — Откуда Он взялся, если не было ничего. Вот если как черви в сыре, тогда — да.
И хотя Нежата, побывав у Ариши и почитав ее энциклопедии, знал, что червяки тоже не самозарождаются в сыре, а вылупляются из яиц мух, он не стал больше спорить, только переспросил:
— А откуда взялось вещество?
— Было. Было всегда.
Нежата
— Отче, я никому не скажу о твоих опасных речах, но и ты молчи. И молись Богу, чтобы Он вразумил тебя. Я тоже буду молиться…
Он завернул червивый сыр в тряпицу и пошел на берег Мирожки. Солнце пригревало, развесистая старая ива, по которой они еще с Незнанкой в детстве лазали, склонялась к воде задумчиво, смиренно подставляя широкий ствол. Нежата взобрался на дерево, бросил сыр в реку. Глядя на круги, разбегающиеся по воде от белесого кусочка, он подумал, что удивительно, как Юньфэн когда-то поверил ему, прислушался к его словам, обратился к Богу. Но тут не было никакой его заслуги, хотя порой Нежате и казалось, будто он так хорошо объясняет, что Юньфэн слушает и понимает. Нет, просто Господь открыл для него это сердце, этот пытливый разум, ищущий истину.
Разве не так же хорошо он объяснял отцу Михею? Вразуми его, Господи, и помилуй! Надо же такое придумать! Сыр и черви…
Глава 17. Кто любит лотос так, как я люблю
Эпиграф
В самом деле, для любящих недостаточно одного лишь соединения друг с другом душою, они не довольствуются этим для утешения себя, а нуждаются и в телесном присутствии друг подле друга, и если это не происходит, то исчезает немалая доля радости.
Свт. Иоанн Златоуст, Письма Олимпиаде, письмо 2
Нежата и представить не мог, что можно так скучать по живому человеку. Каждый день он всем существом ощущал тысячи тысяч ли, разделяющие их с Юньфэном.
Но у Нежаты было к кому пойти с этой болью, а Юньфэн? Как там Юньфэн? Идет ли путем, на который встал? Не запутался ли, не отвернулся ли от Бога?
— Помоги, помоги ему сердце держать открытым для Тебя!
И сердце Юньфэна было открыто. Временами там гулял сквозняк, но по временам его касался теплый благодатный ветер.
И все же эта тоска не проходила. Она утихала, прячась за повседневными заботами, но порой обрушивалась на Юньфэна соленой волной, перекрывала воздух и свет, заставляя его съежиться в уголке кабинета и перечитывать, перечитывать письма Чжайдао, воскрешая их разговоры. Юньфэн перебирал бережно хранимые упражнения Нежаты в каллиграфии от самых первых, робких и забавных, до последних, достойных встать в ряд с лучшими образцами.
Только от этого ему не становилось легче. И когда невозможно было терпеть, Юньфэн отправлялся в горы Линьинь к старичку Цуйчжу-иньши.
Тот встречал его неизменно приветливо, но порой укорял за стремление полагаться на людей:
— Человеческая
Беседы с Цуйчжу-иньши помогали Юньфэну вернуться к себе.
Однажды он встретил у старца Ди-тая.
— Господин Ао! Рад видеть вас в добром здравии.
— Я тоже, тоже рад встретиться с вами, господин Ди-тай.
— Вы чем-то опечалены?
— Он все скучает по нашему Чжайдао. — покачал головой Цуйчжу.
— Нет-нет, — поспешно вставил Юньфэн. — Я давно привык к тому, что его нет рядом.
Ди-тай хотел было что-то сказать, но просто кивнул, соглашаясь.
— Хотелось бы узнать, как он там, — тихо обронил Юньфэн. — Все ли хорошо.
Ди-тай прикрыл глаза и сидел так некоторое время. Все молчали, дыша наполненной блаженной тишиной. Потом Ди-тай взглянул на Юньфэна и улыбнулся:
— У него все прекрасно, господин Ао. И он тоже часто о вас вспоминает.
— Хотел бы я тоже так уметь… — вздохнул Юньфэн.
— Но и в таком умении мало утешения, — возразил Ди-тай. — Я могу видеться и говорить с моим ненаглядным Чуньюем, но мне всегда хотелось бы большего. Ведь для любящих недостаточно соединения душ, так в этом мало утешительного для тех, кто нуждается и в телесном присутствии друг друга[2].
Они долго еще говорили каждый о своей печали и понимали друг друга как себя. Господин Цуйчжу только головой качал:
— Ладно уж, господин Ао, он человек, но ты, Ди-тай-гэгэ! Ты-то с чего так убиваешься?
— Чем дольше живу на земле, тем больше становлюсь земным, — с горечью ответил Ди-тай. — Но Владыка молчит об этом. И Тайфэна теперь я не могу бросить. Впрочем, «если кто умеет любить искренно, если кто знает силу любви, тот знает, о чем я говорю[3]».
— Бренное, чувственное, человеческое… — вздохнул Цуйчжу-иньши и вышел, взмахнув рукавом. Из-за дверей послышался его строгий голос: — Ложись спать, Юньфэн. У тебя сегодня был долгий день: надо отдохнуть. Завтра еще поговорите.
И господину Ао — важному чиновнику, удостоенному лицезреть государя — ничего не осталось, как послушаться этого старичка.
Юньфэн был взволнован встречей с Ди-таем, беседой с ним. Перед ним снова встали воспоминания о поездке в Хэнань с Чжайдао. И слова Ди-тая не казались ему просто утешительными словами: за ними стояло нечто непостижимое. Возможно, Ди-тай на самом деле видел Чжайдао там, в далекой стране за морем Бэймин, за горами Куньлунь… Юньфэн думал, что не уснет, однако сон коснулся его, едва он, помолившись, закрыл глаза.
Сновидение, пришедшее этой ночью, было необычайно реальным. Сначала Юньфэн с высоты птичьего полета увидел белый город: белые стены, белые церкви — их Юньфэн узнал, они уже прежде снились ему — белый снег, укрывший маленькие черные дома и широкую реку, растворивший в своей белизне россыпь пестрых человечков, суетящихся внизу.