Цикл «Историк». Рассказ IV. Под ударами мрака
Шрифт:
– Да, Ханс, это не правильно. Я верю тебе, не беспокойся. Иди вперед.
Но я не перестал беспокоиться – мне все кажется, что он мне не верит…
– Капитан, не думайте, что мы с Олафом такие подлые и беспринципные…
– Я не думаю, Ханс.
– Мы не бесчестные… Мы от нашего слова не отступались – ни разу… И не отрекались от нашего охотника – никогда… Мы на такую низость не шли и не пойдем…
– Ясно, Ханс. Иди.
Я вздрогнул, когда он снова схватил меня за плечо, но он только остановил меня, указывая дорогу… Мне сразу стало спокойней – он мне все-таки
Запись№9
Трудно поверить, что теперь я смогу согреться – ведь я так давно мерз среди бескрайних снегов… Я стою на месте, ничего не делая, а тепло заливает мои плечи тонкими искристыми струями… Я и забыл, что согреться можно и без тяжкого труда, и без особых усилий. Нам ведь среди бескрайних снегов и холодных ветров согреться так тяжело. А холод отбирает у нас тепло, достающееся нам с таким трудом, как только мы устаем и прекращаем сражаться с ним. Мороз – он наш противник, бьющийся с нами, или покоритель, собирающий с нас оброк. Холод не дает нам спокойно отдохнуть или уснуть… А мне так хочется отдохнуть… Я же и не помню, что спал в теплой постели и ел горячую пищу… Я помню только холодный лес и снежную пустошь… А мне так хочется упасть в объятия постели, еще окутанным этим теплом, сохранить это тепло до утра… Хорошо бы еще выпить что-то горячее… А еще – я совсем голодный… Но теперь с нами офицер, способный открыть, давно запертые для нас, двери системы… Теперь я уверен, что дары системы для нас не остались в одном только прошлом… или в одних только мечтах…
Жаль только, что это долгожданное тепло стягивает шрамы на моей груди веревками… Но это не больно – только гадко… Это еще ничего – хуже было, когда они чесались, заживая… эти корки от ожогов, которые Олаф запретил мне сдирать, и вообще, – трогать. Это было не страшнее, чем боль, но гораздо противней… Мне вообще всегда мешают эти шрамы, сплошь заполонившие мою грудь и плечи… Но сейчас я стараюсь не думать о них, думая только о потоке парящей знойным маревом воды… Я купаюсь в воде, как в солнечных лучах…
Я осторожно провел рукой по белоснежному умывальнику, и он скрипнул в ответ на мою улыбку, отраженную всеми замутненными зеркалами… Моя рука сжалась на корпусе блестящей хромом машинки, но я никак не могу решиться запустить ее в волосы… Фламмер мне помог, бесцеремонно окружая меня светлым ореолом, летающих в жарком пару ровно срезанных волос. Машинка весело гудит, подражая осиному рою… Наверное, именно такое лето в Штраубе – жаркий мар и осы… Я не видел их, но знаю, что они есть, – эти зверушки, жужжащие крыльями… Я очень рад. И Фламмер, видно, доволен. Еще бы, ведь он теперь сияет чистотой, как его сапоги и пряжки, на которых сухой очиститель не оставил ни пылинки. А что нам еще нужно для счастья?..
Но офицер не дал мне ощутить всецелого счастья, его взгляд остановился на моих ожогах, и глаза разгорелись гневом…
– Это он тебя так – Олаф?
– Нет, что вы… Это снежный зверь… которого, правда, Олаф сильно
– Ты бы не получил этих ожогов.
– Я бы все равно их получил – только в другое время и в другом месте, капитан. Я же ничего не знаю заранее, как вы, – мне всему приходится учиться на месте. А вы же знаете, что нельзя не обжечься, учась на своих ошибках, а не на чужих…
– Знаю.
– Чтоб учиться на чужих ошибках, нужно быть очень умным и очень знающим – знающим эти чужие ошибки…
– Верно, чтобы так учиться, нужно быть умным. Вся тяжесть такого обучения приходится на разум, а не на тело. Но ум и знания – разные вещи, хоть и способствуют друг другу.
– Разве разные?
– Без ума ты не возьмешь знаний, даже если бы тебе их и дали, а с умом ты возьмешь их, даже если бы тебе их и вовсе не дали. Ты не глуп, Ханс. Ты недолго будешь учиться на своих ошибках – ты способен учиться на – чужих.
Я остановил изумленный взгляд на его отражении в замутненном жаром зеркале, но он отвернулся, светя мне в глаза погонами, погасившими его опознавательные знаки…
– Вы действительно так считаете?..
– Ты думаешь, что мы умнее тебя, но это не так. Просто нашу глупость прячут знания и порядок.
Я обернулся к нему – к этому гордому офицеру, стоящему так твердо и прямо, блистая всем, что только может блистать…
– Но вы же строите крепости, в которых создаете людей… и зверей… и весь этот мир…
– А ты знаешь, из-за чего мы этот мир – строим?
– Нет, капитан.
– Из-за того, что мы его – разрушили.
Я было открыл рот, собираясь спросить… Но вспомнил, что офицеру открыта моя ментальная линия… Я вспомнил про ментальную линию, но забыл, что собирался спросить… И я ничего не спросил, а стал рассматривать в зеркале свое незнакомое отражение – я давно не видел свое отражение, особенно – такое чистое… Теперь и моя форма мне подстать – отчищенная и отглаженная… Но я отпрянул от замутненного зеркала, когда из него на меня сверкнули хищные глаза Олафа…
– Ханс, ты что сделал?!
Я, оторопев, повернулся к нему…
– А что я такого сделал?.. Я просто отчистился от этой коросты – от засохшей звериной крови и копоти костра…
– Нам нельзя делать это средствами системы, Ханс!
– Но другими средствами этого вообще нельзя сделать… Другими способами этого просто не отчистить, Олаф…
– Мы привыкли к холоду, голоду и грязи!
– Я не привык, Олаф…
– Ты жив – значит, привык! Нам нельзя привыкать к теплу, чистоте и обильной еде! Это ослабит нас. Это погубит нас, Ханс!
– Олаф, но так жить хорошо – сытым, согретым…
– Так жить нельзя! Начнешь жить так – не сможешь жить иначе!
– Но я не хочу жить иначе, Олаф…
– Хочешь или нет – придется!
– Фламмер сделает так, что не придется, – теперь мы с ним, а он все наладит…
– Ханс, сейчас мы сильны, мы можем жить везде и всегда! Нам нельзя ослабнуть! Тогда мы сможем жить только здесь, только сейчас!
– Мы всегда и везде так живем – у нас всегда и везде есть только “здесь” и “сейчас”…