Цветик
Шрифт:
– Ты, унучка, як смотришь, я Сяргею заранее отпишу хату?
– Хорошо смотрю, как ещё?
– От и славно, я боявся, осерчаешь!
– Ты чё, меня обидеть боялся? Дед, ну ты даешь? У меня свой угол есть, нам с Минькой вполне хватает, а Сережке такой подарок как с неба свалился. Дед, не майся дурью, мы с братиком, было время, кусок хлеба пополам делили, не до жиру было.
А Санька Плешков и Саша Аверченко попали в переделку... напоролись на засаду, и там, где, казалось, все было проверено-перепроверено. Днем по этой горной дороге прошла наша колонна, все было чисто,
– Вытащили твоего старлея, дышит!
Когда Плешков всплыл из какой-то бездонной ямы с чернотой, то с удивлением увидел над головой серую обшивку и ощутил дрожь. -"Похоже, в самолете..." - пришла откуда-то мысль, - ..блин, ведь собьют!..
Он дернулся, пытаясь повернуть голову, и услышал женский голос:
– Тихо, тихо, лежи, не надо резко шевелиться!
– немного повернув голову, увидел женщину.&bsp; -Где я?
– с трудом прохрипел Санька.
– В Москву летим, не переживай, сынок, все хорошо будет.
– А старлей?
– Старлея твоего первым бортом отправили в Бурденко, - проговорил кто-то сиплым голосом справа.
– Сержант, это Ерин, мы с тобой назло всем духам живы.
– А, - вспомнил Санька, - ты же тоже с нами в бмдешке был? А ещё?
Тот сипло выматерился:
– Только мы трое... ...
– Хватит разговоров!
– раздался сердитый голос, - наговоритесь ещё. В Красногорске Санька совсем пришел в себя. Боли было много, Ерин, оклемавшийся раньше - ему досталось поменьше, рассказал, морщась и матерясь, что Плешков, повернувшись перед взрывом к командиру, как бы закрыл его собой с одной стороны, ухватив дерьма во всю спину. -Командиру досталось только спереди, а то б уже давно груз двести... И поэтому старлея вытащили живого, кароче, тебе, сержант, наш командир жизнью обязан!
Зная свою заполошную мамку, Плешков не стал писать про ранение, врал, что в командировке, писал бодрые письма, благо правая рука оказалась целой, что нельзя было сказать про левую, перенес две операции, вытащили из руки и предплечья много осколков.
– Хирург не Бог, но его заместитель, - Микишин, осматривая его после второй операции, сказал: -В рубашке ты, земляк, родился, с такими ранениями обычно руку сохранить не удается, но уральцы -крепкий народ.
– А вы откуда, товарищ подполковник, родом?
– Бисерский я, Санек, бисерский.
Санек обалдел:
– Бисер? Соседний поселок?
– Ну, а где еще такое чудное название встретишь? Я тебе больше скажу, мы с Сашкой Латыновым в меде вместе учились, он, вот, дома остался, а я рванул в военную медицину.
–
– выдохнул Плешков.
– Вот это радость!
– И я рад, ты, земляк, поправляйся, руку надо будет долго разрабатывать, через сопли и слезы, но шевелиться будет!
– Товарищ подполковник! А можно одну просьбу?
– Да, говори!
– Мне бы узнать, как мой командир, живой ли? Я его до последнего тащил, сказали, что, вроде, в Бурденко отправили, Вы не сможете узнать? Старший лейтенант Аверченко Александр Борисович.
– Попробую, отдыхай пока.
Как ни странно, в госпитале подружились с Ериным, куда только его пакостность делась. -Сань, ты не обижайся, что я всякую пургу гнал, на твоих девчонок-одноклашек грязь лил, я дурак, ща вот после того, как на тот свет чуть не свалил, много передумал. Ну изменила мне... бывшая, но жизнь-то не закончилась. А может, оно и к лучшему, вон, тут какие сестрички бегают, я к одной вот уже с месяц приглядываюсь, Леночке. Может, и женюсь... Микишин тебе про старлея ничего не узнал?
– Пока молчит, жаль будет, если не вытянул... хороший мужик наш Авер. Лето заканчивалось, желтели березы, разноцветные клены радовали глаз, бездонное и такое мирное небо было даже непривычным.
Выписывался Ерин, уезжал домой радостный, вместе с Леной, они расписались здесь, Плешков попал-таки в свидетели, а у Саньки ныла душа, он так ждал весточку об Авере.
– Саня, ты только не теряйся!! И если что-то узнаешь об Авере, тут же пиши или звони!
– прощаясь, сказал Витька Ерин.
Микишин зашивался на операциях, и Плешков не напоминал ему, понимая, что у земляка нет времени. Рука потихоньку зажила, шрамов на ней было много, но они становились не такие страшные, и Сашка с упорством разрабатывал её.
– Земляк, ты поедешь в санаторий, а потом уже на родину, буду дома, встретимся обязательно, а, да, жив твой ротный, жив, где-то на реабилитации, - сказал Микишин при очередном осмотре.- Родине -поклон, соскучился я по нашим лесам. Так хочу пошишкарить, мать сказала, шишек много уродилось!
– Пишите адрес, пришлю сразу же, как домой приеду!.
В санатории Санька сразу взяли в оборот, да он и сам старался как можно чаще заниматься и с рукой, и ваще. Вот так, выходя умотаннным и мокрым после очередной тренировки, услышал, как кричит медсестра.
– Вер, скажи Аверченко, освободился тренажер, пусть идет!
Плешков замер, напряженно вглядываясь в конец длинного коридора... и радостно завопил, когда увидел неспешно идущего по коридору своего комроты:
– Товарищ старший лейтенант, живой!!!
Авер сбился с шага, застыл на мгновение, а потом рванулся к нему:
– Санька! Плешков!!
Они крепко обнялись, помолчали, потом не разнимая рук долго всматривались друг в друга, у Авера с левой стороны лицо пересекал длинный шрам.
– Вот это радость у меня...
– хрипловато сказал Авер, - я ж не знал, кто тогда... потом уже мне сказали, что меня сержант вытащил, я собрался после санатория к тебе на родину ехать, да только вот боялся... что ты...
– Живой я, ещё занудный Ерин Витька, тоже. Он уже домой уехал!