Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
— Надо тебе поскорее стать взрослой, Нэнси. Научиться себя вести. Я не первый раз это говорю.
— И еще скажете. Я голодная.
Нэнси потерла ладонью впалый живот, в животе пусто.
— Я возмущен. Как ты можешь рассчитывать, что другие станут хорошо к тебе относиться?
— А я и не рассчитываю.
Он посмотрел с другого конца комнаты, покусал нижнюю губу. Вгляделся сердитыми голубыми глазами в лицо Нэнси, и в глазах что-то дрогнуло.
— Пойду поищу чего-нибудь поесть. Не то сию минуту
Она втянула щеки, страшно вытаращила глаза. Гарри и не подумал улыбнуться. Нэнси направилась к двери; он встал и пошел следом.
— И Мэри из-за тебя совсем расстроилась.
Шаги их громко отдавались на каменном полу коридора.
— Она была поражена, когда я ей сказал, просто поражена. И расстроилась.
— А зачем сказали? Кляузник. Предатель. Вот вы кто.
— Не говори глупостей! Я думал, тебе вдруг стало плохо, заболела. Или…
— Сбежала с разносчиком молока.
Одним нескладным взмахом руки Нэнси стукнула кулаком по кухонной двери, распахнула ее и повернула выключатель.
— Пшли!
В кухне пахло глаженым бельем и свежевыпеченным хлебом.
— Для чего столько шума?
— Для мышей, — Нэнси осторожно шагнула в кухню и огляделась. — Я всегда надеюсь их спугнуть. Нападение, знаете ли, лучшая оборона. Вам, старому вояке, следует это знать.
— Ну и ну, неужели ты боишься мышей?
— Нечего насмехаться. У каждого свои слабости.
— Так ведь на то есть кошка.
Посреди кухонного стола в круге света возлежал, притворяясь спящим, большущий рыжий кот.
— Мыши ему нравятся. У него с ними дружба. Ему и в мысль не придет сделать мышке больно. Он, паршивец, чересчур откормленный.
Нэнси подняла крышку хлебной корзинки и заглянула внутрь.
— Хотите хлеба с вареньем? Славный серый хлеб и малиновое варенье.
— Я уже ел, — сухо сказал Гарри.
— А, да. Может, кусок пирога? Садитесь, пожалуйста. Брайди всегда прячет пирог, но, если только вам хочется, я уж его разыщу. Стакан молока? Очень полезно для здоровья.
— Нэнси…
— У этого кота желтые глаза. Ну, почти желтые. Под цвет шкуры. Желто-рыжие. Правда, удивительно?
— Нэнси…
— Я всегда думала, что желтые глаза бывают только у очень дурных людей, у ведьм. — Она вдруг улыбнулась. — У ворожей. В этом роде. Вы не согласны?
— Нэнси…
— Да сядьте же наконец, Гарри! Вы действуете мне на нервы. Потому я и плету такую чушь.
Она открыла стенной шкаф, достала кусок желтого масла на тарелке.
— Ни слова больше не скажу, пока вы не сядете.
Баночка варенья, нож, тарелка. Она молча выставила все это на стол. Чисто вымытый, выскобленный стол так и сиял, на побелевших досках проступили все прожилки. Кошачий хвост с минуту подрагивал, потом кончик его дернулся,
Гарри с треском проволок стул по плитам пола и сел напротив нее.
— Почему ты ходишь в черном?
Руки знай делали свое дело.
— Молоденьким девушкам не следует носить черное. Нужно что-нибудь яркое, веселое, нарядное.
— Мне так нравится.
— Черное… ну… нет, конечно, ты и в этом мило выглядишь… но… Мэйв тоже так думает. Она сказала, черный цвет…
— Хотела бы я быть красавицей. — Нэнси откусила хлеба с вареньем, стала жевать. К губам прилипли малиновые капельки. — «Ее красою, объятый пламенем, разрушен Илион». На меньшее я не согласна.
— Ни слова не разберу. Говоришь с полным ртом.
— «Елена нежная, мне поцелуем бессмертье подари» [50] .
50
К. Марло (1564–1593), «Трагическая история доктора Фауста», V, 1.
— Вечно ты со своим Шекспиром.
Нэнси поглядела на него смеющимися глазами, но смолчала. Продолжала жевать.
— Куда же ты все-таки сбежала?
Она облизнула липкие губы.
— Просто погуляла по берегу. Было такое странное чувство. После дождя стало очень красиво. Тихо. Безгрешно.
— Какое вдруг странное слово!
— Только что пришло в голову. Чистота. Должно быть, это чудесно — почувствовать себя таким… иногда находишь такую, белую косточку. Славную белую-белую гладкую косточку.
Она стала отрезать еще хлеба.
— Я часто думаю, может, человек чувствует себя очищенным после того, как занимался любовью. Чистым-чистым. Наверно, это должно действовать как-то в этом роде. Да?
Через стол она уставила кончик ножа на Гарри. Он с досадой почувствовал, что краснеет.
— Не знаю, — пробормотал он.
— Крошки! — сказала Нэнси.
Намазала хлеб маслом, потом вареньем. Кот, по соображениям, ведомым ему одному, вдруг замурлыкал; если б не это, тишина стала бы угрожающей.
— Я пойду, — сказал наконец Гарри.
Нэнси как будто и не слышала. Слизнула с кончика ножа варенье.
— Вы что же, никогда… никогда… ну..?
Она подалась вперед, так что лицо оказалось на свету, и посмотрела на него с какой-то даже суровостью.
— Вы никогда… ну, сами понимаете?
— Довольно глупостей, — рассердился Гарри. — Я не отвечаю на подобные вопросы.
— Ни с кем не спали? — В голосе злость.
Он поднялся и молча смотрел на нее сверху вниз.
— Непостижимо! Такой взрослый.