Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
— И что будете изучать?
— Историю. Во всяком случае, для начала это как будто неплохо. Тетя Мэри говорит, наверно, мне история быстро надоест.
— А тете Мэри на роду написано никогда не ошибаться?
— Вообще-то она хотела, чтобы я училась в Оксфорде, но… ну… у нас на Оксфорд не хватит денег. Она говорит, чтобы я работала головой, меня надо подхлестывать… и нужна дисциплина. Она говорит, тут я, наверно, не получу ни того, ни другого. Она говорит…
Нэнси замолчала, тревожно поглядела на него.
— Что же?
— Она говорит, наверно, это даже к лучшему, что у нас нет денег, потому
— Так она думает, с Англией будет настоящая война?
Похоже, это его позабавило.
— Она говорит, очень может быть, потому что кругом ужасные путаники и баламуты.
Порыв ветра застучал дождем по крыше. Точно камешки посыпались на нее, потом соскользнули, и стало тихо.
— Она добрая.
— Вот как!
— Она очень добрая и с дедом, и со мной. И вообще со всеми. У нее в жизни большой порядок. Ведь правда, это хорошо?
— Несомненно.
— Вы так сказали, как будто не очень в этом убеждены.
— Нэнси Гулливер, в детстве вы, наверно, были несносная надоеда.
Она чуть улыбнулась.
— На фотографиях моя мама очень похожа на тетю Мэри. Только, по-моему, она была не такая любительница порядка.
— Почему вы так думаете?
— Она обзавелась мною. — Нэнси наклонилась к собеседнику, будто боялась, что кто-то подслушает. — Подозреваю, что она была не замужем. Это ведь не очень в порядке вещей, правда? Имейте в виду, люди ничего подобного не говорят, это просто мои подозрения.
— Пожалуй, вам было бы куда легче жить, если б вы верили тому, что говорят люди.
— Да, пожалуй.
На нее вдруг напал голод, она встала, сняла с полки свою сумку и заглянула внутрь.
— Банан хотите?
— Нет, спасибо. Никогда не ем в неурочное время.
— А я один съем, ничего? Их тут три штуки.
— Ешьте на здоровье.
Нэнси достала банан, аккуратно отогнула кожуру. Мякоть местами побурела и стала как кисель. Нэнси опять неохотно села, вытянула перед собой ноги. Ей хотелось двигаться, походить взад-вперед, точно лев в клетке. Слишком длинный второй палец с любопытством выглядывал из дырки в промокшей парусиновой туфле. Нэнси жевала банан и смотрела на палец, как будто несколько встревоженная его появлением. Ее сосед уже подумывал, не взяться ли опять за книгу.
— Как вас зовут? — спросила Нэнси после долгого, долгого молчания.
— Мы, кажется, уже говорили на эту тему?
— Но ни до чего не договорились. Правда же… полагается… удобнее… знать имя квартиранта. То есть… вы не… но все-таки.
Он не отвечал.
Нэнси свернула банановую кожуру и сунула в карман.
— Вы случайно не Роберт?
— На своем веку я переменил немало имен.
— И Робертом вас тоже звали?
— Что-то не помню. Не такое уж интересное имя.
— Моего отца звали Роберт.
Он захохотал во все горло. Через минуту она тоже засмеялась, от ветра и от хохота даже хижина задрожала.
— Вот так-так, ай-да Нэнси! Неужели вы считаете меня виновником?
— А почему бы и нет? Почему бы и не вы?
— И откуда вы знаете, что его звали Роберт? В конце концов, раз уж вы не верите тому, что говорят люди…
— Но это я знаю. Дед иногда поминает это имя, а он уже не способен врать. И потом, у меня
Он кивнул, это могло означать что угодно или ровно ничего. Впрочем, Нэнси на него не смотрела, она словно впилась глазами в черную кудрявую надпись на титульном листе книги.
— «…любовь умчалась, шепчешь ты с тоскою, и по вершинам горным над тобою ступает, лик скрывая свой меж звезд» [48] .
Молчание.
— Не знаю толком, что это значит.
Молчание.
— Но это славно… хорошо. И потом еще приписано! «Элен от Роберта». Так что сами понимаете.
48
Из стихотворения ирландского поэта У.-В. Йейтса (1865–1939) «Когда ты стар».
— Да, понимаю, — сказал он мягко. — И уверяю вас, что это написал не я.
— Ну, что ж… — покорно проговорила Нэнси.
— Не стоит принимать это так близко к сердцу.
Он нагнулся, растер окурок о подошву. Он держал останки сигареты в ладони, точно крохотного мертвого зверька.
— Пока вы молоды, существуют сегодняшний день и завтрашний. Несчетные завтра. Только когда доживешь до моих лет, в жизни начинает играть какую-то роль прошлое. Непрошеное. Хочешь не хочешь.
— Просто я хочу знать, что во мне намешано. Что за личность может из меня получиться.
— Это чепуха, девочка.
— Так ведь, наверно, важно, что в меня заложено?
— Несущественно. С наследственностью ничего не поделаешь, надо попросту о ней забыть и делать свое дело: взрослеть, разбираться в своих способностях и развивать их.
— Вы так и сделали? То есть, так и делаете?
Он смотрел на смятый окурок в руке.
— Да бросьте вы его на пол, — посоветовала Нэнси.
Он поднялся, подошел к двери; едва ее отворил, в хижину брызнуло дождем. Он швырнул окурок на песок и поспешно закрыл дверь.
— Не считайте меня стариком. — Он усмехнулся. — Я-то себя стариком не считаю, но все же… теперь все время… как я уже говорил, хочешь не хочешь, а прошлое напоминает о себе. Опять и опять вторгается в мою жизнь. Непрошеное. Мне уже не хватает времени поразмыслить. Это очень раздражает. Я уже не могу действовать свободно, мешают голоса прошлого.
Он стоял, не шевелясь, у двери и говорил словно про себя, бледное лицо — лишь неясное пятно в полутьме.
— Все здание моей жизни затряслось, точно эта забавная хижина под порывами ветра. — Он внезапно вытянул руки, и Нэнси заметила: они тоже дрожат. — И вот, впервые за многие годы, все, что я делаю, оказывается под вопросом. Я вынужден притворяться, обманывать людей. Я всегда был полон уверенности, сокрушительной уверенности; а теперь вынужден подавлять сомнения, постоянно напрягать свою мысль. Возможно, растерянность — участь людей средних лет и среднего сословия. Это можно сравнить с утратой веры.