Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
Он больше прежнего стал похож на кролика. Нэнси вдруг очень захотелось до него дотронуться. Погладить по руке. Тогда она взяла ложечку и стала помешивать кофе.
— Да и на что это вам.
— Я очень хочу понять. Правда.
— Знаете, когда люди хотят получить свои права, а им не дают, так уж надо бороться. Я думаю, отец бы это понял.
— А если борешься и все равно ничего не добьешься?
— Надо бороться дальше. Всегда остается кто-нибудь, кто станет продолжать.
— О господи. Да. Наверно, так. Пожалуй, вам бы лучше жилось, если бы вы пробивали дырки в билетах.
Он
— Вот и мать мне то же самое говорит. Послушайте, вы не серчайте. Уж не знаю, что на меня нашло. Вообще-то я не привык ныть да жаловаться.
— Должно быть, это оттого, что вы начитались «Гамлета».
— Может, и так. А вы-то как впутались в эти дела? Такие, как вы, ручки марать не любят.
— Просто я оказываю любезность другу… нет, вернее, знакомому… пожалуй, так правильнее.
— Да. Знакомому. Он не позволяет себе заводить друзей.
— А вы его знаете?
— Нет. Я-то не знаю. Я тоже просто передаю поручения. Говорят, он англичанин.
— Нет, едва ли. Не думаю.
— Во всяком случае, не из наших. Не простой человек.
— Все люди просто люди.
— Ну, нет. Неправда. Сами знаете, что неправда. Некоторые почти на всех людей смотрят как на скотину. Это, мол, просто скоты, ничего не думают и не чувствуют. Пользуйся ими как скотом, а от кого пользы больше нет, тех на свалку. Больных, старых. У нас в стране полно народу, с кем обращаются куда хуже, чем с собаками. Так мой отец говорил. Его самого я плохо помню, а что он говорил — много запомнил. И помню, как пришли и сказали нам, что он помер. Мать давай плакать… и ругаться.
— Ругала тех, кто его посадил в тюрьму?
— Нет. Его. Она деревенская и уж бранилась почем зря. Стоит посреди комнаты и орет такое — слушать страшно. Проклинает его, вроде как он изменщик, бросил ее. Страх было слушать. Даже соседи расстроились.
— Как странно — ругаться, что человек умер!
— Она всегда считала, зря, мол, он суется, куда не надо. Сидел бы тихо. Своих забот хватает, нечего за весь свет хлопотать. Повезло тебе, есть у тебя работа — и слава богу, и держись за нее. И нечего наживать себе врагов. Я никак понять не мог, чего они вечно ругаются.
— Может быть, если бы ваш отец ее слушал, он и сейчас был бы жив.
— Может быть, да только такого, какой он был, я его больше люблю.
— Мертвого.
— Пускай даже мертвого. Наверно, мертвому ему лучше. — Джо засмеялся. — Вербует небесное воинство в профсоюзы. Так прямо и вижу его за этим делом!
— Лучшие условия труда для херувимов и серафимов.
— Сократить рабочий день архангелов.
Джо Малхейр посмотрел на нее, чуть помолчал.
— Вы мне нравитесь. Что-то в вас есть такое. Вы не из наших, но…
— Я…
— Нет, не из наших. Но можете быть за нас. Это главное. Допивайте кофе и прокатимся на трамвае.
Он опять щелкнул пальцами, подзывая официантку.
— Или, может, вы не любите трамваев? Может, у вас есть другие дела?
Нэнси покачала головой.
— Обожаю трамваи. Только мне надо поспеть на поезд без четверти шесть.
— Счет, мисс.
Он доедал ложечкой сахар со дна одной из своих чашек.
— Поедем трамваем в Долки,
— И она ругала вашу сестру?
Он засмеялся.
— Ругань она приберегает для больших бед. А если ругаться слишком часто, брань вроде как теряет силу.
Он взял у официантки счет и подмигнул ей.
— Go raibh maith agat.
Та осуждающе опустила глаза.
— Нечего тут гадости говорить.
И оскорбленно удалилась.
Он посмотрел на Нэнси и засмеялся.
— Эта девица во всем подозревает дурное. А я только сказал ей спасибо.
— Она заподозрила дурное, потому что вы так поглядели.
Нэнси взяла со стола сумочку и сверток с книгами для тети Мэри.
Выходя из кафе, Джо надел кепку. Любопытно, может, у него там проделаны дырочки для ушей, кроличьи уши, наверно, пробиваются вверх сквозь эту косматую гриву. Джо не заботился о том, чтобы спутница все время шла по внутренней стороне тротуара, не то что Гарри, — тот всегда, словно бы загораживая собою, передвигал ее подальше от мостовой. Две босоногие девчушки протянули к ней руки.
— Леди…
Нэнси замешкалась, припоминая, есть ли мелочь в кошельке, но Малхейр потянул ее за локоть.
— Идем.
— Леди…
Одна малышка, заметив, что Нэнси колеблется, побежала было следом.
— Леди…
— В чем смысл? — спросил Джо.
Он крепко держал Нэнси под руку. И шагал очень быстро, втянув голову в плечи, — может быть, чтобы не так натирал шею жесткий воротничок.
— Придет время, и нищих больше не будет.
— Но пока…
— Несколько ваших медяков ничему не помогут.
Верзила-полицейский взмахом рук в белых перчатках дал знак перейти через улицу. Толпа пешеходов хлынула с тротуара, какой-то молодой автомобилист нетерпеливо засигналил. Две рослые лошади, впряженные в тяжелую подводу, переступали на месте, упряжь позвякивала при каждом их движении. У возницы накинут был на голову пустой мешок и свисал по спине. Сквозь толпу, не обращая внимания на полицейского, пробирался грузовик, битком набитый солдатами. Из-за угла, со стороны Колледж Грин, вывернулся трамвай.
— Бежим, — сказал Джо.
Они побежали по узкому тротуару, он потянул Нэнси за руку и втащил на площадку.
— Нэнси!
От неожиданности, что ее окликнули, Нэнси чуть не выронила библиотечные книги. Оглянулась. В проводах над головой затрещало, трамвай качнулся, пошел. А на тротуаре стоял Гарри.
— Нэнси…
Он сиял шляпу.
— А, здравствуйте. — Она постаралась улыбнуться ему как можно непринужденнее.
— Что вы здесь…
— Наверх, наверх! — Малхейр подтолкнул ее к лесенке. Вагон качало из стороны в сторону. Гарри стоял со шляпой в руке и смотрел вслед. Они поднялись по лесенке и, спотыкаясь от качки, пробрались вперед. Трамвай свернул за угол, на Нассау-стрит, с проводов над головой с треском сыпались искры.