Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
— Вы вернетесь?
Он отпил из кружки.
— Сюда — не вернусь.
— Так что же, я вас больше не увижу?
— Наверно, нет.
— Мне это не нравится.
— Переживете.
— Лучше бы вам не приходилось убивать людей.
— Кто-то должен это делать.
— Но я не понимаю, почему?
— Когда-нибудь поймете.
— А без этого никак не обойтись?
— Никак.
Нэнси выкопала в песке ямку, поставила туда кружку.
— Можно дочери поцеловать отца на прощанье?
Она подползла на коленках совсем близко. Он обнял ее, прижал к себе. Казалось, в них
— Вы не дадитесь им в руки, правда?
— Я намерен мирно скончаться в постели, выпив кларета, девочка.
Он выпустил ее, зорко всмотрелся в лицо.
— Видно, я старею.
— Почему вы так говорите?
— Потому что в первый раз за многие годы жалею, что надо прощаться.
Она одарила его такой сияющей улыбкой, что его проняла дрожь.
— Чудесно, что вы мне так сказали!
— Мужчины часто будут говорить вам такие слова. Ручаюсь. А теперь выпей, девочка, и беги.
— Спасибо, мне пить не хочется.
— В хижине я оставлю все, как было раньше.
— Не беспокойтесь…
— Я предпочел бы, чтобы вы дня три-четыре сюда не приходили. А еще лучше — неделю.
— Неделю, — повторила Нэнси.
Он протянул руку. Нэнси весьма благовоспитанно ее пожала.
— До свиданья.
— До свиданья, Нэнси. А кстати…
— Да?
— Джо Малхейр — очень хороший молодой человек. Помните об этом, если опять с ним встретитесь.
— Да.
Она поднялась между гранитными плитами на насыпь и оглянулась. Он по-прежнему сидел и смотрел на море. И не шевелился.
Пятница, вечер.
Пожалуй, я перестану записывать. Мне все трудней и трудней найти слова для мыслей о том, что происходит изо дня в день. Видно, надо изобрести что-то вроде фильтра, чтобы процеживать мысли, прежде чем выкладывать на бумагу. Это надо обмозговать самой. И все остальное, наверно, тоже. Да. Теперь, когда я знаю, что мой отец умер, у меня будет больше времени и простора для мыслей. Я уже никогда не узнаю, был ли у него второй палец на ноге длинней большого. Меня не задевает ни его смерть, ни мое не очень-то нормальное положение. Как сказала Брайди — что тут такого? А думала, буду вечно из-за этого маяться. Может быть, когда состарюсь, начну, сидя у камина, опять все это перебирать в памяти, думать да гадать. А сейчас не время. В молодости еще сама толком не понимаешь, в чем надо разобраться, это трудно, но увлекательно. В последние дни столько было увлекательного, прямо чувствуешь, как тебя поднимает. Будто вот-вот разразится землетрясение.
Завтра мне нужно будет смотреть за дедом, тетя Мэри и обе мисс Брэйбезон едут на скачки. Хоть бы он не слишком дурил.
«Даймлер» укатил около полудня, унося трех дам в шляпах и перчатках, корзинку с завтраком и бутылку джина. Ярко светило солнце, но дул ветерок и сулил дождь. По всему горизонту громоздились облака и только ждали своего часа.
Нэнси с дедом позавтракали в молчании, потом она подкатила его к излюбленному окну и положила ему на колени бинокль. Он учтиво улыбнулся.
— Благодарю, дорогая.
Нэнси взяла подушку, вышла
— Probablement [61] , — прошептала Нэнси и усмехнулась, так по-дурацки это прозвучало.
А потом она, должно быть, уснула: когда дед окликнул, это застало ее врасплох, она даже подскочила.
61
Вероятно (фр.).
— Девочка!
— А?
— Когда я был молодой, мы не носили хаки.
Облака теперь неслись по небу, пока еще высоко, и минутами закрывали солнце.
— Нет. Нет.
Он опять поднес к глазам бинокль и погрузился в молчание.
Сдвинув брови, Нэнси посмотрела в сторону железной дороги. Пусто и неподвижно.
— Но это, конечно, когда я был молодой. Потом многое переменилось. Все переменилось.
На землю возле Нэнси шлепнулась крупная капля дождя.
— Все меняется.
Она встала и отнесла подушку в дом.
— «Все преходяще и тленно», — запел старик.
Нэнси затворила окно.
— Хаки.
Она накрыла на стол, скоро Брайди позовет обедать. Приятно смотреть на белые кружевные салфетки в аккуратной рамке серебряных ложек, вилок, ножей. Комната полна благоуханием роз в большой вазе. Вот и дождь пошел, брызжет в раскрытые окна, пятнает каплями пол. Брайди выбежала во двор за развешенным для просушки бельем, хватает белоснежные полотенца и скатерти, перекидывает через плечо. Запыхавшись, бормочет: «Тьфу, пропасть! Тьфу, пропасть!» Кот презрительно уселся на пороге, лениво смотрит, как она суетится. Нэнси вернулась в гостиную.
— Может, подвезти тебя к камину, дед? Все равно сейчас ничего не увидишь.
— Нет, нет. — Старик рассердился, не желает он двигаться с места. — Дождь пройдет. Я опять смогу наблюдать. После дождя от земли идет пар.
— У нас так не бывает, дед, только в жарких странах.
— Да. Жаркие страны. Говорил я тебе, что мы первыми поднялись на Талана Хилл?
Она покачала головой — бог весть, что это за Талана Хилл и где он есть.
— Тяжелый был бой. Мы потеряли много народу убитыми, а потом сзади по нас начала бить своя же артиллерия.
— Какой ужас, дед!
— Да. Ужас. Ужас, иначе не скажешь. Прекратите огонь. Когда я понял, что творится, я встал прямо под выстрелами. Прекратите огонь. Я высоко поднял руки, надеялся… прекратите огонь. От буров нам худо пришлось, но это… мы потеряли… уже не помню.
— Там ты и добыл этот бинокль?
— Не пойму..?
— Бинокль. Ты говорил, что взял его у человека в воронке от снаряда.
— Нелепость. — Он призадумался. — Не могу… не помню, как выглядело. Это было… — Голова его свесилась на грудь, но он с усилием опять ее поднял. — Это подрывает дух солдата, когда по тебе стреляют свои.