Дальний край
Шрифт:
И Клавдия стала перебирать в памяти прошлый год, когда еще сама не была замужем, когда к ним ходили Петя и Степан. Ей показалось сколько уж прошло времени, как изменилось все! Жизнь передвинула и ее вперед: скоро она - мать, сколько–то ближе к зрелости, а там к старости. «Что–же, - сказала она себе: так надо, надо жить, все испытать, надо ждать... Далеко еще».
XIX
«И
Он утешился тем, что выпил водки, и пошел в вагон спать.
По платформе надувало снег. На путях блестели огни, поезд казался одиноким и заброшенным. Алеша рассчитался с носильщиком и стал устраиваться на ночь.
– Позвольте, - говорил в соседнем отделении старческий голос: я еду из Петербурга, с билетом первого класса. Сажусь в этот поезд, и что же вижу? Первого класса вовсе нет. Что прикажете делать с билетом? Ведь, надо бы скандал устроить, да уж такой у меня характер спокойный. Надо бы скандал устроить.
Кондуктор ответил, что рад бы, да первого класса нет, что поделать. Генерал опять начал жаловаться. Когда кондуктор, наконец, ушел, он встал и, прохаживаясь, забрел в отделение Алеши.
– Представьте, - начал он: еду из Петербурга с билетом первого класса.
– Знаю, - сказал Алеша. Неприятно. Значит, судьба, ваше превосходительство.
Генерал поправил очки и сказал:
– Вы полагаете, судьба. То, что я должен ехать во втором классе ? Судьба?
Алеше было все равно, судьба это или не судьба. Но ему не хотелось спать, и было скучно. «Ладно, - подумал он: разведу ему турусы на колесах, пусть разбирается». Он принял глубокомысленный вид и начал так:
– Согласитесь, генерал, что в жизни самое важное являлось вам так же неожиданно, без участия вашей воли, как этот ничтожный факт. Почему-то вы стали военным, полюбили, женились, родили таких, а не иных детей, и если вы человек здоровый, от природы веселый и крепкий, вы так и живете; что будет, того не миновать, а я сам по себе.
Генерал поправил лампасы и сел на лавочку, напротив него.
– Насколько я понимаю, молодой человек, вы фаталист. Что же касается детей, у меня их, к сожалению, нет.
«Ну, нет, так и не надо», - сказал про себя Алеша: «Мне-то что?»
Генерал оказался не без идей и продолжал разговор.
– Раз вы фаталист, значит, вы отрицаете, так сказать, борьбу человека с препятствиями. А это ведет к бездеятельности.
Поезд тронулся; Алеша закрыл глаза и почувствовал, что все–таки хорошо бы заснуть.
– В наше время, - говорил
Он рассказывал еще эпизоды из русско–турецкой войны, в подтверждение того, что раньше подчинялись идее долга. Говорил он длинно и утомительно. Сначала Алеша подавал реплики, потом его стало клонить ко сну. «Идее долга», вертелось у него в голове. «Разве есть долг? Не понимаю что–то. А судьба, правда, есть. Например, крушение, или что–нибудь еще там. Ну, все равно». И под мерный говор генерала Алеша, наконец, заснул.
Когда он проснулся, было светло. В окна лепила метель. Генерала не было, и весь он, весь вчерашний разговор показался сном. Алеша встал, пошел умываться. До его станции было еще часа два.
Он приободрился , на него нашло то ровное, спокойно–веселое настроение, какое бывало обыкновенно, он стал думать о предстоящей езде. Наверно, ему вышлют доху. Он закутается и продремлет всю дорогу до Жельни, в сумерках ввалится к тетушке, будет греться, есть за чаем горячие баранки с маслом. Ладно! Пожалуй, и не плохо, что поехал.
Поезд, конечно, опоздал, и, когда Алеша усаживался в сани, было около двух. Метель не унялась, напротив , разыгралась. Туманно маячила в ней водокачка, а почты, трактиров - всегдашнего антуража русской станции - совсем не было видно. Основательный человек Федот, в башлыке и рукавицах, полез на козлы.
– Дорога тяжкая, - сказал он, трогая гусевого: забивает.
Гусевой повел ушами, толкнулся в сторону и резво влез в постромки; серая кобыла в корню тоже взяла , сани покатили.
Вернее сказать, они плыли; снегу было так много, что дорога едва чувствовалась; когда отъехали полверсты, станция, водокачка, строения - все погрузилось в молочную мглу; сани бежали в ней ровно, со слабым шорохом; на ухабах мягко ухали. Алеша знал все это. Не раз приходилось ему ездить так; зиму, лошадей, даже метель он любил с детства. Раздражало немного, что лепит в глаза, нельзя курить; он утешился тем, что запахнулся с головой в доху и стал дремать.
Сколько прошло времени, он не мог бы сказать, но когда приоткрыл доху, было уже полутемно. Ветер усилился. Снег бил в ином направлении.
– Кунеево проехали? ,- спросил Алеша.
– Проехали, - ответил Федот, Зыбкова что-то не видно.
Зыбково было на полдороге, и считалось, что проедешь Зыбково - тогда уж почти дома. Но Зыбкова все не было.
Я так думаю, - сказал Федот, оборачиваясь: не иначе мы сворот пропустили. Очень дорогу забивает, не видать, - прибавил он, будто оправдываясь.
– Куда–нибудь выйдем, валяй! ,- крикнул Алеша и запахнулся в доху.