Дальний край
Шрифт:
Она захлопала в ладоши и, как бы по уговору, на рояли заиграли какую–то чепуху, молодой человек загудел трубой, барышни завизжали, поднялся такой гвалт, что Петя, смеясь и немного смущаясь, не знал, что с собою делать, с кем здороваться.
– Сюда! ,- кричала Лизавета, таща его из передней. Сюда! Федюка, туш!
Петя очутился в довольно большой комнате, где докипал самовар, и у пианино заседал огромный лысый Федюка. При появлении Лизаветы он удвоил рвение, и туча звуков наполнила комнату.Студенты заиграли на гребешках,
Окружающие прихлопывали в ладоши.
Когда Лизавета устала и, последний раз брыкнув ногами, хлопнулась на диван, Федюка прекратил музыку, встал, и, обращаясь к Пете, серьезно произнес:
– Имеете удовольствие присутствовать в частном заседании общества козлорогов, или священного Козла. Веселье, простота, бессребренность - вот принципы нашей богемы. Имею честь представиться - вице–президент Совета.
Он пожал Пете руку, поклонился и прибавил: дворянин, без определенных занятий.
Петя все еще не мог отделаться от смешанного чувства чего–то веселого, ребяческого и оглушающе шумного. Вокруг толклись Машеньки, Сонечки, Васи, все были на ты, хохотали и даже, когда разговор останавливался на чем–нибудь, нельзя было поручиться, что сейчас эта буйная ватага не сорвется и не произведет кавардака. Вместе с тем Петя чувствовал, что здесь ему очень по себе ,- атмосфера квартиры казалась дружественной.
Ему хотелось поговорить со Степаном, но здесь было неудобно. Алеша заметил это и сказал:
– Хотите взглянуть свободную комнату? Можете там умыться… Если понравится, оставайтесь здесь?
Они вышли. Петя кивнул и Степану.
Комната выходила в сад. Сейчас ее заливало уходящее солнце, в ней чувствовалось нежилое, но скромный письменный столик с синей бумагой, комод с зеркалом, простая кровать, уединенность - все как–будто говорило о честной и покойной студенческой жизни.
– Да, - сказал сразу Петя - разумеется, остаюсь.
Алеша ушел, они остались со Степаном. Петя умывался, а Степан ходил взад–вперед по комнате и рассказывал. Он, действительно, изменился : похудел и осунулся.
– Из моей поездки на голод вышло мало толку. Работали мы изо всех сил, Клавдия тоже. Но столовую нашу закрыли ,- добрались таки, что я неблагонадежный. Кроме того, наша помощь вообще была... капля в море.
Он сел, подпер голову руками.
– Нет, так не поможешь никому, то - заблужденье.
Глаза его сверкнули.
– Надо что–то более решительное. А это... пустяки.
Он улыбнулся горькой усмешкой.
– Оба мы заболели, едва выкарабкались. Я еще ничего, а в Клавдии болезнь
Петя вытирал полотенцем руки, растворил окно. Оттуда тянуло тонкой и печальной осенью. Липы еще держались; но клен золотел, и его большие листья медленно, бесшумно летели вниз.
Слушая Степана, Петя сел на подоконник, и вдруг ему представилось, что никогда уже он не увидит Ольги Александровны, и все то немногое, что было между ними, стало сном, видением, куда–то пропало, как пропадают эти золотые, солнечные минуты, как ушла вся его предшествующая жизнь. Перевернулась страница, началась новая. Пробьет ее час, - так же заметет ее спокойное, туманное время.
– А где же сейчас Клавдия? ,- спросил он очнувшись.
– Мы устроились тут на всю зиму, - сказал Степан. В Петербурге мне неудобно было оставаться. У меня есть кой–какая работа, а там видно будет. Живем на Плющихе.
Он говорил устало, как бы нехотя. Казалось, думал он о другом.
— Приходи, увидишь. Неказисто — он улыбнулся, — да это пустое.
– Степан ,- спросил Петя - а что ты вообще думаешь делать? Готовиться куда–нибудь? В университет?
Степан сидел, наклонив стриженную голову, сложив руки на коленях и слегка сгорбившись. Он впал в глубокую задумчивость.
– Что тебе ответить? ,- сказал он, наконец. Не знаю.
Он встал и прошелся.
– Да, может быть, в университет, может быть. Дело не в том. Пожалуй, это глупо, и ты посмеешься, Петр: все равно, я скажу. Я должен сделать что-то большое, настоящее. Пока я этого не сделал, я неспокоен. Меня что–то гложет.
– Что же именно? ,- спросил Петя робко. В каком направлении?
– Я желал бы, - сказал Степан, чтобы моя жизнь послужила великому делу. Скажем так: народу, правде. Петя вздохнул.
– Да–а... Это большая задача.
– Поэтому, меня мало интересует другое…
Петя не особенно удивился его словам. С детских лет он относился к Степану известным образом, считал его выше себя, и то, что Степан ищет большого, казалось ему естественным.
Степан замолчал. Как–будто он смутился даже, что высказал неожиданно то, что должно было принадлежать лишь ему.
Прощаясь, он сказал Пете:
– Конечно, может, я высоко хватил... Во всяком случае, это между нами. Я тебя давно знаю, так вот...
Петя кивнул. Степан мог быть покоен: он–то, во всяком случае, не поймет его превратно.
Когда он ушел, Петя снова задумался о нем и о себе. Вот какой человек Степан! Что ему суждено? И добьется ли он своего? «Во всяком случае, этому можно только завидовать», прибавил он про себя, со вздохом. «Конечно, завидовать».
Потом мысли его перешли на Алешу, Лизавету. Петя в темноте улыбнулся. На сердце его стало легко, вольно. «Эти совсем другие, ни чуточки не похожи, но они... славные».