Дама с камелиями

Дюма-сын Александр

Я не продолжал своей прогулки. Я начал рассматривать театральные афиши, потому что мог еще встретить ее в театре.

Было первое представление в Пале-Рояле, Маргарита, наверное, будет там.

Я пришел в театр в семь часов. Все ложи заполнились, но Маргариты не было. Тогда я ушел из Пале-Рояля и заходил во все театры, где она чаще всего бывала, – в «Водевиль», в Варьете, в I’Opera Comique.

Ее нигде не было.

Или ее очень огорчило мое письмо и она не смогла пойти в театр, или она боялась встретиться со мной и хотела избежать объяснения.

Вот что мне подсказывало мое тщеславие на бульваре, когда я встретил

Гастона и он меня спросил, откуда я.

– Из Пале-Рояля.

– А я из Оперы, – сказал он, – я и вас думал там встретить.

– Почему?

– Потому что Маргарита была там.

– Ах, она была там?

– Да.

– Одна?

– Нет, с приятельницей.

– И только?

– На минутку к ней заходил в ложу граф Г…, но уехала она с герцогом. Я каждую минуту ждал вас. Рядом со мной был пустой стул, и я был убежден, что это ваше место.

– Но почему же я должен бывать там, где Маргарита?

– Потому, черт возьми, что вы ее любовник.

– А кто вам это сказал?

– Прюданс, я встретил ее вчера. Поздравляю вас, мой друг; у вас очень красивая любовница, и не всякий ее может иметь. Берегите ее, она вас прославит.

Этот простой взгляд Гастона мне показал, насколько смешна моя щепетильность.

Если бы я его встретил накануне и он поговорил со мной на эту тему, я, наверное, не написал бы сегодня утром этого глупого письма.

Я был уже готов пойти к Прюданс, чтобы послать ее к Маргарите, но боялся, что она из мести не захочет меня принять, и вернулся домой по улице д’Антэн.

Я снова спросил у швейцара, нет ли письма для меня.

Ничего!

«Она ждет, вероятно, нового шага с моей стороны, и не возьму ли я своего письма обратно, – думал я, ложась спать, – но, увидев, что от меня нет больше письма, она мне напишет завтра».

В этот вечер я особенно раскаивался в том, что сделал. Я был один, не мог заснуть, страдал от неизвестности и ревности; предоставив вещи их естественному течению, я должен был быть около Маргариты и слушать ее чарующий голос, который я слышал только два раза и воспоминание о котором мучило меня в моем одиночестве.

Самое ужасное было то, что я сознавал свою вину; все говорило за то, что Маргарита меня любила. Во-первых, этот план провести лето со мной в деревне; во-вторых, ничто не заставляло ее стать моей любовницей, ведь моего состояния было мало не только для ее жизни, но даже для ее прихотей. Значит, в ней говорила только надежда найти во мне искреннюю привязанность, которая могла бы ей дать отдых от продажной любви, среди которой она жила; а я со второго дня знакомства разрушил эту надежду и заплатил дерзкой иронией за любовь, которой пользовался в течение двух ночей. То, что я делал, было более чем смешно, это было неделикатно. Ведь я даже не платил этой женщине, чтобы иметь право ее поносить, ведь, удрав на второй день, я был похож на паразита любви, который боится, что ему подадут счет. Как? Я был с ней знаком всего тридцать шесть часов; был ее любовником двадцать четыре часа и еще разыгрывал недотрогу; вместо того чтобы не находить себе места от счастья, что она принадлежала мне, я хотел иметь ее всю и принудить ее порвать сразу все старые отношения, которые обеспечивали ее будущее. В чем я мог ее упрекнуть? Ни в чем. Она мне написала, что она нездорова, тогда как она могла мне сказать совершенно просто, с отвратительной откровенностью некоторых женщин,

что к ней должен прийти любовник; и вместо того чтобы поверить ее письму, вместо того чтобы отправиться погулять в совершенно противоположную сторону, вместо того чтобы провести вечер с друзьями и прийти на следующий день в назначенный ею час, я разыгрывал из себя Отелло, шпионил за ней и хотел ее наказать тем, что не явился к ней. Но она, напротив, вероятно, была в восторге от этого разрыва; она, должно быть, считала меня ужасно глупым, и ее молчание было выражением даже не укора, а только презрения.

Я должен был в таком случае сделать Маргарите подарок, и это доказало бы ей мое великодушие и щедрость, позволило бы мне обращаться с ней как с содержанкой и считать, что мы поквитались; но я боялся оскорбить одной тенью продажности если не ее любовь ко мне, то, по крайней мере, мою любовь к ней; эта любовь была так чиста, что она не допускала разделения и не могла в то же время оплатить самым прекрасным подарком счастье, которое она испытала, как ни коротко было это счастье.

Вот что я передумал в ту ночь, и я был готов пойти рассказать это Маргарите.

Наступил день, а я все еще не спал, у меня был жар; я не мог ни о чем думать, кроме Маргариты.

Вы понимаете, что я должен был принять какое-нибудь решение и покончить или с женщиной, или со своими сомнениями, если только она захочет меня принять.

Но вы сами знаете, как трудно принять окончательное решение; я не мог оставаться дома и, не решаясь отправиться к Маргарите, выбрал иной способ приблизиться к ней; в случае удачи я мог все объяснить случайностью.

Было девять часов; я побежал к Прюданс и очень удивил ее своим ранним визитом.

Я не решился сказать ей откровенно о цели своего прихода.

Я ответил ей, что вышел из дому рано, чтобы получить место в дилижансе, который ходит в С…, где живет мой отец.

– Счастливец же вы, – сказала она, – можете уехать из Парижа в такую хорошую погоду.

Я посмотрел на Прюданс с недоумением, не смеется ли она надо мной.

Но лицо ее оставалось серьезным.

– Вы зайдете проститься с Маргаритой? – спросила она по-прежнему серьезно.

– Нет.

– И хорошо сделаете.

– Вы находите?

– Конечно. Раз вы с ней порвали, зачем опять видеться?

– Вы знаете о нашем разрыве?

– Она мне показывала ваше письмо.

– А что она вам сказала?

– Она сказала: «Прюданс, ваш протеже не особенно вежлив; такие вещи можно думать, но нельзя писать».

– А каким тоном она это сказала?

– Смеясь, и при этом добавила: «Он два раза ужинал у меня и даже не зашел облегчить свой желудок».

Вот какое впечатление произвели мое письмо и ревность. Мое самолюбие было страшно унижено.

– А что она делала вчера вечером?

– Она была в Опере.

– Я знаю, а потом?

– Ужинала дома.

– Одна?

– Нет, кажется, с графом Г…

Итак, разрыв со мной ничего не изменил в привычках Маргариты.

Некоторые люди в подобных случаях дают совет: «Не думать о женщине, которая вас не любит».

– Я очень рад, что не доставил Маргарите огорчения, – возразил я с деланой улыбкой.

– И она вполне права. Вы поступили так, как должны были поступить, вы были рассудительнее; она вас любила, постоянно о вас говорила и была способна выкинуть какую-нибудь глупость.