Дама с камелиями
Шрифт:
Когда она подохла, я сильнее плакала, чем после смерти моей матери, потому что она меня била до двенадцати лет. Ну вот, тебя я полюбила так же, как мою собачку. Если бы мужчины знали, чего можно добиться единственной слезой, они были бы больше любимы, а мы бы не так их разоряли.
Твое письмо тебя выдало, оно мне открыло, что у тебя не хватает душевной тонкости, оно принесло тебе гораздо больше вреда в моих глазах, чем все, что ты мог мне сделать. Оно было вызвано ревностью, это верно, но ревностью злой и дерзкой. Я была грустно настроена, когда получила твое письмо, рассчитывала тебя увидеть в полдень, позавтракать с тобой,
К тому же, – продолжала Маргарита, – мне казалось, что только перед тобой я могу думать и говорить свободно. Все, кто окружает нас, подмечают каждое наше слово, делают выводы из наших самых незначительных поступков. У нас, конечно, нет друзей. У нас есть эгоистичные любовники, которые тратят свое состояние не на нас, как они это говорят, а в угоду своему тщеславию. Для них мы должны быть веселы, когда они веселы, здоровы, когда они хотят ужинать, такими же скептиками, как они сами. Нам запрещено иметь душу под страхом позора и потери кредита.
Мы не принадлежим себе. Мы перестаем быть людьми и становимся вещами. Мы занимаем первое место в их тщеславии и последнее в их уважении. У нас есть подруги, но такие, как Прюданс. Это бывшие содержанки, которые не потеряли еще вкуса к широкой жизни, но их возраст не позволяет им этого. Тогда они становятся нашими подругами, или, скорее, собутыльниками. Их дружба доходит до рабской угодливости, но никогда не бывает бескорыстной. Их советы всегда выгодны для них. Им совершенно безразлично, будет ли у нас на десять любовников больше, лишь бы они получили платье или браслет и могли бы время от времени кататься в нашем экипаже и появляться в театре в нашей ложе. Они получают наши старые букеты и берут взаймы наши шали. Они никогда не оказывают нам самой маленькой услуги, не заставив за нее заплатить вдвойне. Ты сам видел это в тот вечер, когда Прюданс принесла мне шесть тысяч франков, за которыми я просила ее сходить к герцогу; она заняла у меня пятьсот франков и никогда мне их не вернет или вернет в форме шляп, которые вечно будут лежать в картонках.
У нас или, вернее, у меня была только одна надежда на счастье: найти себе, печальной и больной, человека, стоящего настолько выше всего этого, что он не требовал бы у меня отчета в моих поступках и был бы моим любовником больше духом, чем плотью. Такого человека я нашла в герцоге, но герцог стар, а старость ни покрывает, ни утешает. Мне казалось, что я могу принять жизнь, которую он мне создавал; но, знаешь, я умирала с тоски, а чтобы умереть, не все ли равно, броситься ли в огонь или отравиться углеродом.
Тогда я встретила тебя, молодого, пылкого, счастливого, и пыталась создать из тебя человека, которого я призывала в своем мучительном одиночестве. Я любила в тебе не то, что в тебе было, а то, что должно было быть. Ты не принимаешь этой роли, отбрасываешь ее как недостойную тебя, ты оказался самым обыкновенным любовником; ну так и поступай, как остальные, плати мне, и не будем об этом говорить.
Маргариту утомила эта долгая исповедь, она откинулась на спинку дивана и, чтобы заглушить легкий приступ кашля, поднесла платок к лицу.
– Прости, прости, – шептал я, – я все понял; но я хотел это услышать от тебя, моя несравненная Маргарита. Забудем все и будем помнить только об одном: мы принадлежим друг другу,
Маргарита, делай со мной что хочешь, я твой раб, твоя собака, но, ради всего святого, разорви письмо, которое я тебе написал, и позволь мне не уезжать завтра: я не перенесу этого.
Маргарита вытащила мое письмо из-за лифа и, подавая его мне, сказала с очаровательной улыбкой:
– Вот оно, я тебе его принесла.
В это время вернулась Прюданс.
– Знаете, Прюданс, что он просит? – спросила Маргарита.
– Он просит прощения?
– Да.
– А вы простили?
– Пришлось, а что еще он просит?
– Не знаю.
– Поужинать с нами.
– И вы на это соглашаетесь?
– А вы как думаете?
– Я думаю, что вы оба неразумные дети. Но, кроме того, я думаю, что мне очень хочется есть, и чем скорее вы согласитесь, тем скорее мы поужинаем.
– Едемте, – сказала Маргарита. – Мы поместимся втроем в моей карете. Послушайте, – добавила она, обращаясь ко мне, – Нанина будет уже спать, вы откроете дверь, возьмете ключ; постарайтесь больше не терять его.
Я горячо поцеловал Маргариту.
В это время вошел Жозеф.
– Барин, – сказал он с самодовольным видом, – чемоданы готовы.
– Совершенно?
– Да, барин.
– Ну так развяжите их: я не поеду.
XVI
– Я мог бы в нескольких словах рассказать вам о начале этой связи, – продолжал Арман, – но я хотел, чтобы вы знали, как мы к этому пришли, как я согласился на все требования Маргариты, как Маргарита решила жить только со мной.
На следующий день после ее визита ко мне я ей послал «Манон Леско».
С этого момента мне пришлось изменить свою жизнь, так как я не мог изменить образа жизни моей любовницы. Прежде всего я не хотел оставить себе возможности раздумывать над той ролью, которую я на себя принял, так как это не могло мне принести много радости. Поэтому моя спокойная жизнь приняла шумный, беспорядочный характер. Не думайте, что самая бескорыстная любовь кокотки ничего не стоит. Ужасно дорого стоят тысячи различных прихотей вроде цветов, лож, ужинов, поездок за город, в которых никогда нельзя отказать своей любовнице.
Как я вам уже говорил, у меня нет состояния. Мой отец служил и служит главным податным инспектором в С… Он славится там своей честностью, благодаря которой нашел залог, необходимый для вступления в должность. Эта должность дает ему сорок тысяч франков в год, и за десять лет службы он выплатил свой залог и начал откладывать приданое для сестры. Мой отец очень почтенный человек. Моя мать, умирая, оставила ренту в шесть тысяч франков, которую он разделил между сестрой и мной в тот день, когда получил место; потом, когда мне минул двадцать один год, он добавил к этой маленькой ренте еще по пяти тысяч ежегодно, убеждая меня, что с восемью тысячами франков я могу очень хорошо прожить в Париже, если постараюсь к тому же создать себе положение в адвокатуре или медицине. Я приехал в Париж, окончил юридический факультет, стал адвокатом и, как большинство молодых людей, положил диплом в карман и увлекся легкомысленной парижской жизнью. Расходы мои были очень скромны; но все-таки я тратил за восемь месяцев весь мой годовой доход, а четыре летних месяца проводил у отца, что в общем составляло двенадцать тысяч франков годового дохода и создавало мне репутацию хорошего сына. Долгов у меня не было.