Дань псам

Эриксон Стивен

Она танцевала словно сорвавшаяся с цепи истина. Красота простоты, чистая и сладостная, текла по жилам, помогала вдыхать и выдыхать, звенела в голосе. Пропала всякая мучительная неуверенность, все сомнения исчезли благодаря сэманкелику.

Она нашла форму мира, и каждая грань сияет ясно и несомненно. Мысль ее способна почти без усилий пронизать мироздание, не натыкаясь на сучки и трещины, не касаясь грубых поверхностей, от трения о которые она могла бы вздрогнуть.

Благо уверенности принесло и второй дар. Она

видит перед собой преображенную вселенную, в которой можно с полным правом игнорировать противоречия, в которой нет фальши, в которой служение истине делает легким отказ от всего, ставшего помехой.

Крошечная мошка сознания, что жила в ней словно прячущаяся в раковине улитка, позволила свершиться преображению, позволила принять истинное откровение. Она искала его всю жизнь, но не в том месте.

Селинд понимала ныне, что Искупитель — это невинный бог-ребенок, но невинность его ведет в ложном направлении. Искупитель не обладает уверенностью. Он не всевидящ. Он слеп. С далекого расстояния все видятся одинаковыми, все достойны принятия, распахнутых объятий, беззащитной открытости. Он прощает всех, ибо не видит разницы, не способен почувствовать, кто достоин, кто недостоин.

Сэманкелик положил конец неопределенности. Он разделил мир надвое, разрезал чисто и абсолютно.

Она должна передать это ему. Это будет ее дар — величайший из всех возможных даров возлюбленному богу. Она положит конец его двойственности, его невежеству, его беспомощности.

Скоро вновь наступит время, когда она начнет искать его. Жалкая душа смертного, что встала на пути, не помешает ей в следующий раз. Едва она отыщет оружие, как клинки раскромсают душу на кусочки.

Мысль эта заставила ее вскинуть руки над головой. «Какая радость!»

У нее есть дар. Она должна передать его.

«Нравится вам это или нет!»

Нет, он не откажется. Если откажется, что же, она его убьет.

* * *

Белые как кость, громадные твари застыли на гребне холма. Их морды повернулись в сторону Карсы Орлонга, а он принялся подгонять Ущерба. Тоблакай ощутил, как напрягся скакун, увидел, как запрядали его уши. Еще миг — и он заметил, что по бокам бегут еще две Гончие — более темные и плотные, короткошерстые. Они напомнили ему волков родной страны, следивших некогда за ним янтарными глазами.

— Итак, — пробормотал Карса, — вот и Теневые Гончие. Будете играть со мной в игры? Попробуйте напасть, и немногие из вас уползут отсюда, да и тем придется зализывать раны. Обещаю. Ущерб, видишь ту, черную, что в высокой траве? Думает, что спряталась! — Он грубо захохотал. — Остальные станут отвлекать, а черная начнет настоящую атаку. Мой меч отрубит ей нос.

Два зверя на гребне разделились — один пробежал несколько шагов вправо, второй влево; в промежутке между ними подобием песчаного смерча закружились тени.

Карса ощутил

азарт битвы, кожу его защипало от пристального внимания семерых необычайных зверей. Однако взор его устремился к сумрачному пятну впереди, из которого появились две фигуры. Двое мужчин, один с обнаженной головой, второй под капюшоном, опершийся на узловатую трость.

Псы справа и слева сохраняли дистанцию — достаточно близко для стремительного броска, но достаточно далеко, чтобы не взбесился Ущерб. Карса остановил коня в шести шагах от незнакомцев и принялся внимательно их изучать.

Первый имел непримечательные черты лица, бледного, словно он не привык к свету солнца; темные прямые волосы были не расчесаны, даже порядком спутаны. Глаза его меняли цвет в лучах солнца: голубые, серые, зеленые, может, даже карие — просто каскад неопределенностей. Неопределенным было и выражение его лица. Мужчина тоже внимательно смотрел на Тоблакая.

Первым пошевелился человек под капюшоном: трость поднялась и описала полукруг. — Отличная лошадка, — сказал он.

— На ней легче скакать, чем на собаке, — отвечал Карса.

Темноволосый хмыкнул.

— Этот, — сказал скрытый капюшоном, — сопротивляется колдовству, Котиллион. Хотя кровь его стара, я гадаю: неужели все смертные станут ему подобны? Конец чудесам. Ничего кроме скучного, банального существования, ничего кроме профанического неумения восхищаться. — Трость стукнула о землю. — Мир бюрократов. Кислолицых, жалких, с размягченными мозгами. Союз клерков. В такой мир, Котиллион, не захочет приходить ни один бог. Разве что ради изучения депрессии.

— Тонкая философия, Темный Трон, — отозвался Котиллион. — Но достоин ли тебя слушатель? С его стороны доносится запах медвежьего сала.

— Это Локон. Недавно он во что-то вляпался.

Карса склонился в странном седле, которое Семар Дев приладила Ущербу еще в Летере. — Если я клерк, то древнее пророчество верно.

— О, и какое же именно? — спросил Котиллион (похоже, он удивился, узнав, что Карса вообще способен к членораздельной речи).

— Тирания счетоводов будет кровавой.

Темный Трон визгливо захохотал, потом закашлялся. Собеседники молчали.

— Хммм.

Глаза Котиллиона сузились: — В Даруджистане тебя ожидает храм, Тоблакай. Корона и престол — только бери.

Карса скривился: — Хватит этого дерьма. Я сказал Скованному Богу, что не интересуюсь. Могу сказать еще раз. Моя судьба принадлежит мне и никому больше.

— Ох, — бросил Темный Трон. Трость его качалась подобно безголовой змее. — Мы вовсе не побуждаем тебя занять престол. Наоборот. Ты на таком троне — это было бы… тревожно. Но он станет манить тебя, Тоблакай, загонять, как охотники гонят льва-людоеда. Прямиком в яму с кольями.

— Умный лев знает, когда повернуться. Смотрите, как разбегаются охотники!