Дань псам

Эриксон Стивен

— Ну, так теперь почти везде.

— Разумеется, — продолжал Дюкер, словно не расслышав ее слов, — некоторые культуры чувствуют неотложную нужду повышать рождаемость. Это может поставить женщин в жесткие рамки. Среди сегуле высок коэффициент отсева. Общество поединщиков по самой своей природе имеет высокую смертность среди взрослых, особенно молодых воинов. Это словно кровавая война, которая никогда не прекращается. Но все же должны быть периоды — или, скорее, циклы — когда молодые женщины могут выбирать себе дорогу.

Дюкер говорил, а взор

Хватки приковало тело сегуле. Она пыталась вообразить себе общество, в котором женщины, словно коровы, стоят и покорно мычат, и едва теленок выпадет на пол сарая, как им уже деловито задирают хвост… Это безумие. ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО. — Хорошо, что даже сегуле-женщины носят маски, — пробормотала она.

— Извини, что?

Она оскалилась на историка: — Не видно ярости.

— О, понятно. Не знаю, чем заняты женщины, не принятые в воины — мне даже не пришло в голову спросить. Но я понимаю, о чем ты.

— Но разве этого достаточно? Неужели так много воинов убивают друг друга, чтобы порабощать женщин?

Дюкер поглядел на нее и тут же отвел взгляд.

«Ублюдок что-то знает».

— Не имею понятия, Хватка. Может быть. Их дикость отвратительна.

— Как думаешь, давно ли они лежат здесь? То есть в подвале, в этих амфорах?

— На них храмовые печати. Барук намекнул, что культ в ослабленной форме существовал и после предполагаемой даты исчезновения.

— Десятки лет? Сотни?

Он пожал плечами.

— И что они забыли в Даруджистане? Их острова на юге от проклятого континента. Отсюда почти тысяча лиг.

— Не знаю.

«Да ну?» Она со вздохом отвернулась. — Видел Дергунчика?

— В баре.

— Типично. Уже ополовинил запасы.

— Твоя нерешительность его угнетает.

— Чушь все это, Дюкер, — бросила она, выходя из комнаты, оставляя его наедине с чертовым трупом. Их испытывают на прочность, и лично она уже устала от состязаний в подпрыгиваниях и пригибаниях. Однако что-то в происходящем вызывает у нее подозрение: контракт Гильдии как-то связан со старым храмом и его мрачными тайнами. «Найдем связь — и, может быть, найдем ту говенную кучу, что нас заказала. Найдем ее или его, и я сама закопаю долбашку в самую глубь».

Дергунчик оперся о стойку бара, любуясь непонятно чем; впрочем, он нашел себе идеальную жертву, когда Хватка подошла ближе. — Осторожнее, женщина, — зарычал он. — Я не в настроении.

— Не в настроении для чего?

— Для всего.

— Кроме одного.

— Я имел в виду — для всего, что ты испробуешь. Что до остального, ну, я решил заняться в одиночку, если придется.

— Тогда, — сказала она, облокачиваясь рядом, — чего же ты ждешь?

— Дымку. Едва она встанет на ноги, Хва, как голодная побежит их выискивать. — Он подергал усы и оскалился: — А вот тебя уже со счетов списал.

— Дергун, — вздохнула Хватка, — мне любезна мысль об убийстве каждого ассасина в городе, начиная с Мастера Гильдии. Но ведь они не корень проблемы. Кто-то их нанял, а мы не знаем, кто. Не знаем, почему. С нами такое

уже случалось. По сути дела, мы опять оказались в начале, только вот двоих уже нет рядом. — Она ощутила, что дрожит, и не решилась встретиться с Дергунчиком взглядом. — Знаешь, я поняла, как хочу, чтобы Ганоэс Паран был здесь. Если кто и может сообразить, что тут творится, так это наш Капитан.

Дергунчик крякнул. — Владыка Фатида, верно. — Он осушил стакан и выпрямился. — Отлично. Идем в Дом Финнеста — может, он там, может и нет. Так или иначе, хоть чем-то займемся.

— А Дымку бросим здесь?

— Она ж не одна остается. Тут Дюкер и Сциллара. Не говоря о барде. При свете дня никто нас добивать не сунется. А к закату мы вернемся, Хва.

Она все-таки колебалась.

Дергунчик подошел ближе. — Слушай сюда. Я не такой тупой, я знаю, что у тебя в голове творится. Но если мы будем сидеть, то дождемся следующего их шага. Помнишь доктрину морской пехоты, капрал? Не наше дело реагировать — наше дело бить первыми, пускай сами реагируют. Они ударили уже дважды. Еще раз — и нам крышка.

Вокруг мужика витали алкогольные пары, но синие глаза были острыми и ясными. Хватка понимала, он прав, и все же… она была испугана. И она понимала, что он видит ее насквозь, видит борьбу в душе — и огорчается, ведь чего-чего мог от нее ожидать, но не страха. «Никогда. Боги, ты становишься старой, Хватка. Хрупкой, съежившейся.

Они убили лучших твоих друзей. Они едва не убили твою любимую».

— Сомневаюсь, что он здесь, — сказала она вслух. — Иначе показался бы. Дергун, он куда-то ушел. Может, никогда не вернется. Да и зачем ему? Куда бы Паран не отправился, он там занят — такой уж у него характер. Всегда в гуще самого мерзкого дела.

— Ладно, — изволил согласиться Дергунчик. — Но мы ведь можем ему, э… письмецо отправить.

Она вздернула брови: — Вот так идея, Дергун. Рада, что хоть кто-то из нас еще мыслит.

— Да. Так пойдем?

Они двинулись, выйдя через боковую дверь. Оба одели плащи, спрятав доспехи и оружие, наполовину выставив мечи из ножен. Дергунчик захватил два жулька в тряпичных мешочках — один в кармане, второй привязан в перевязи. Он мог выхватить гренаду и метнуть, как обычно мечут снаряд из пращи (собственное его изобретение, отточенное при помощи положенного в мешок камня до приемлемого мастерства). Видит Худ, он не сапер… но учится.

Ничто не злило его так, как проигранный бой. Да, они вышли живыми. С другой стороны, почти все ассасины погибли, так что счет отличный… но он все же ощущал себя проигравшим. За годы после отставки группа малазан почувствовала себя одной семьей. Не так, как бывает во взводе, ведь взводы существуют ради сражений, войны, убийства, и это придает дружеству солдат странный характер. Их стягивают превратности, крайности, заставляющие чувствовать каждый момент жизни как чудо. Нет, эта семья была другой. Они успокоились. Расслабились. Решили, что все дерьмо осталось позади. Да, так они и думали.