Данэя
Шрифт:
– Понятно! Но я хотел бы бороться за них и своими средствами.
– Само собой!
– Нужно найти ещё пьесы, как “Бранд”. Но они – даже “Бранд” – не совсем то, что нужно. Привлечь бы к нашему делу кого-нибудь из драматургов!
– Безусловно, стоит: займись этим.
– И ещё: ввести в репертуар пьесы Лала, сделать постановки по его книгам.
– Ты подсказал мне хорошую мысль, Поль. Надо получить доступ в его личный архив. Он слишком долго был вынужден молчать, и мы можем обнаружить там то, что сейчас нам не могут помешать поставить.
–
– Как ни странно, нет. Только об одной – ещё только задуманной. Сказал в ночь, когда погиб. Там, на Земле-2.
– Ты говорил мне: он хотел использовать то, что рассказал ему ты.
– Да. Страшная история.
– Расскажешь её?
– Не сейчас.
– Хорошо: я слишком устал. – Поль замолчал, задумался. – Значит, нас будет трое?
– Трое?
– Ты, Эя и я.
– Нет. Есть ещё.
– Есть?
– Есть. Ева...
– Та, что вела борьбу против отбраковки?
– Она самая. Уже встречалась с бывшими участниками их движения, чтобы побудить их примкнуть к нам. Ещё Ли, её воспитанник.
– Космический спасатель №1?
– Да. Он примкнул к нам ещё там, на Экспрессе. Обещал вести пропаганду в Малом космосе.
– И всё пока?
– Нет. Ещё человек, который собирается сделать самое нужное сейчас: Лейли.
– Лейли? Ну да: от нее мы же впервые узнали идеи Лала.
– То, что она сделает – важней всего. Ты должен знать: Лейли беременна.
– Что?!
– Она родит ребенка. Сама: на Земле – первая. Тогда решатся и другие, – в первую очередь из числа бывших участников борьбы против отбраковки, мечтавшие об этом. Сейчас они не решаются сделать это: до сих пор напуганы тем, что сделали с Евой.
– С Евой?
– Ты не знаешь? Впрочем, конечно: откуда? Ева пыталась сама родить ребенка, и генетик Йорг воспользовался её привязанностью к Ли: угрозой бойкота не только ей, но и ему. Йорг понимал: Ли никогда не примкнет к бойкоту своей “мамы Евы”, и тем принудил её к аборту.
– Не попытается он что-то сделать и Лейли?
– Принудить её к аборту угрозой бойкота он не может: понимает, что я не дам. И пытаться не будет. Это умный враг. Опасный. Он был одним из тех, кто заставил молчать Лала. Теперь пытался обезвредить меня. Тело Малыша нам отдали именно тогда не случайно: хотели, растравив рану, расслабить – чтобы уговорить. Йорг сразу после похорон пригласил к себе в институт – под предлогом объяснения причины смерти Малыша. Мы объяснились – достаточно ясно: он ненавидит меня, как раньше Лала – он умеет ненавидеть. Больше, чем любить.
– Тем более! Лейли...
– Она будет жить с нами: со мной и Эей. Так будет спокойней: и нам, и ей. Всё необходимое мы знаем и делать умеем. Ведь помимо всего прочего это будет наш внук. Или внучка! – он улыбался.
– Я тоже послежу, чтобы никто не мог... Мало ли!
– И, кроме того, чтобы сама Лейли не делала то, что нельзя. В том числе – переутомлялась.
– Конечно: я понимаю.
– Я ознакомлю тебя с тем, что необходимо. Но ты совсем
– Да: сейчас пойдем.
Вот это новости! Рита чувствовала, как сильно колотится у нее сердце: скрытая толстым стволом старого дерева, она слышала весь их разговор.
Если они сейчас пойдут обратно, то обязательно наткнутся на нее! И она решила сама подойти к ним.
– Знаешь, Поль, это Йорг решил оказать нам услугу: взял с собой звукоустановку с записями траурной музыки. Никто об этом не подумал – один он: стоял возле нее, пока я не заметил. Он включил Реквием Моцарта, – только те его части, что усиливают грусть и отчаяние: Requiem и Lacrimosa, Слёзная. Пусть же теперь весть о беременности Лейли прозвучит для него как Dies irae, День гнева. – Он нагнулся и, сорвав какую-то былинку, начал растирать её пальцами.
Рита вышла из-за дерева.
– А, Риточка! – Дан улыбнулся и протянул ей травку – она почувствовала запах полыни. – А ты молодец! Как крикнула: “Прест сбежал!” Мне аж не по себе стало.
– Да, удивительно: получилось! А ведь когда Лейли привела тебя, я не верил, что у тебя что-нибудь получится. Каюсь!
– Когда – стало получаться?
– После той ночи – когда мы были с тобой у них.
– Значит, теперь ты мной доволен?
– О, да! Если бы ты была моей аспиранткой, я бы представил тебя к защите. мЧестное слово! Я готов с тобой ещё раз погибнуть в лавине. – Поль взял её за руку, но она мягко отстранилась.
– Пойдем обратно.
– Да, действительно! Ведь уже и расходиться пора.
... Так говорить или не говорить Милану? Новостей не меньше, чем было в первый раз, и не менее важные. А ей почему-то не хочется ничего им говорить.
Особенно Йоргу. Что он может предпринять? Против Лейли. Против Дана, который так смотрел на свою дочь, что невозможно забыть. Dies irae – День Гнева: да, так прозвучит для Йорга весть о беременности Лейли. Эта мысль вызвала удовлетворение.
Пусть узнает! Она сама скажет. Это поможет не потерять его доверие: тогда она вовремя сумеет узнать, если они задумают как-нибудь навредить Лейли – и успеет помешать, не дать сделать.
И она вызвала Милана.
– Поздравляю! С такими талантами, как ваши, даже подобный бред становится занимательным.
– Есть новость.
– Да? – он сразу насторожился.
Сообщила ему о Лейли. Внутренне усмехнулась, видя, как он сразу стал бледнеть.
– Ждать тебя?
– Нет. Сама понимаешь, мне сейчас не до этого.
О Еве и Ли она не сказала ни слова.
Постановка “Бранда” сделала свое дело: пробудила широкий интерес и вызвала разговоры о смысле жизни, об ушедших явлениях – материнстве, семье. Сравнивали былое с нынешним. В разговорах мешали имена персонажей Ибсена и живых современников: Бранда и Дана, Агнес и Эи. В этих условиях идеи Лала, шедшие от тех, кто слышал о них от Дана, встречали повышенный интерес и распространялись дальше: с ними знакомилось всё больше людей.