Даниил Кайгородов
Шрифт:
— А кто платить будет? Пускай лучше лишнюю колышку [6] руды на пожог привезут, чем платить за вывозку породы. Выгоднее хозяину. — Убеждать Сысоича в том, что рано или поздно придется убирать отвалы пустой породы, под которой похоронены миллионы пудов руды, Кайгородов считал бесполезным.
— Надо начинать разработку на Бакале, отправлять подводы с рудой на заводы без промедления. Переселить с Рудничного к месту рудника отвальщиков и бирщиков. Юрюзанские и Катавские рудокопы пускай живут в селе. Места всем хватит. Что до шматов — не баре, в шалашах проживут, — продолжал распоряжаться
6
Колышка — двухколесная тележка, на которой вывозят руду на пожоги.
— Хорошо, — ответил Кайгородов, а когда Сысоич с Автомоном повернули в село, он сказал старику: — Думаю сходить на шихан, к вечеру буду дома.
Юноша отправился в знакомый путь.
Вот и Шуйда. По-прежнему хранит она в своих недрах большое богатство — тяжелый камень, но оно, как и раньше, принадлежит заводчикам и купцам. Почему же простой народ вынужден гнуть спину в непосильном труде для небольшой кучки праздных людей? Где же справедливость? Где тот солнечный город пресветлого мужа Кампанеллы Томазо, учение которого он узнал еще в Германии? Тяжела доля крепостного на Руси. Но и немецкие крестьяне вынуждены обрабатывать свои маленькие участки земли по ночам. Там такой же гнет, как и здесь. Даниил все это видел своими глазами.
Занятый этими мыслями, юноша не заметил, как добрался до подножия шихана. Форма скалы напоминала голову исполинского человека. Выдвинутый вперед полукруглый камень был похож на козырек фуражки, а лежавшие глубоко под ним две впадины — на глаза каменного гиганта. Причудливое наслоение кварцитов напоминало губы, нос и подбородок. Даниил посмотрел на вершину скалы.
«Разве взобраться? Попробую», — решил он. И, поставив ногу на первый выступ камня, цепляясь рукой за остальные, соблюдая осторожность, медленно, шаг за шагом стал подниматься на шихан. Достигнув «козырька», встал во весь рост и огляделся. Далеко, далеко виднелся мрачный хребет Суки. Ниже лежала пасмурная тайга. Ближе виднелись отроги Шуйды, Иркускан и Буландихи.
Упираясь остроконечными вершинами в небо, неясными контурами вырисовывались великаны Южного Урала: Яман-Тау и Темир-Тау.
ГЛАВА 22
Даниил вернулся в дом Автомона, когда уже зажгли огни. Сысоич с хозяином обсуждали предстоящую перевозку руды в зимнее время.
— Надо тебе съездить в Первуху и Елизаветинку, — говорил старик хозяину. — Собрать сход и объявить, кто меньше двух лошадей поставит на руду — будем пороть нещадно.
— Если у мужика одна лошадь, где он возьмет вторую? — прислушиваясь к разговору, заметил Даниил.
— А нам-то что? — круто повернулся к нему Сысоич. — Пускай где хошь берут.
Не злой по натуре, он становился неузнаваемо резким, когда дело касалось интересов Аграфены Ивановны Дурасовой. Для него и Даниил был хорош прежде всего тем, что мог принести пользу хозяевам. Кайгородов это понял сейчас, хотя унизительность своего положения почувствовал значительно раньше. Еще в Симбирске, едва переступив порог хозяйского дома, ему пришлось долго ждать приема у Дурасова. Лениво взглянув
— Подожди в лакейской, мне сейчас некогда заниматься с тобой, — и, взяв со стола ломтик ветчины, подал лежавшему у его ног сеттеру.
Дня через два Кайгородов присутствовал на очередном совете наследников, Даниил стоял в конце длинного стола, но никто не предложил ему стула. Ночевал за перегородкой господской кухни, а выехал из города с попутной подводой. Да и здесь, в Юрюзани, Мейер обращался с молодым штейгером, как с подневольным человеком. Все это угнетало впечатлительного юношу, тяжелым камнем лежало на душе.
…Из воспоминаний вывел голос появившейся в горенке Фроси.
— О чем задумались? Али не нравится наше село?
Даниил поднял глаза на девушку.
— Я здесь еще подростком руду добывал, — ответил он тихо.
От старых рудокопов Фрося слышала, в каких тяжелых условиях приходилось работать ребятам, и с жалостью посмотрела на гостя. Заметив, что старики увлеклись разговором, она сказала Даниилу:
— Пошли на лавочку.
Усевшись на скамейку, молодые люди долго прислушивались к звукам гармони, игравшей где-то на окраине села. Первой начала разговор Фрося.
— Вы надолго к нам? Где вы будете работать? — допытывалась девушка. — А за границей хорошо? Я ведь не ученая. Умею только читать книги старинного письма.
— И те, наверное, раскольничьи? — слабо улыбнувшись, спросил Даниил.
— Ага. Читаю Четьи-Минеи, Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, — зачастила Фрося и, заметив улыбку на лице своего собеседника, весело спросила: — А вы что смеетесь? Мы ведь двоеданы. Вы мирской?
— Мирской, но жена у меня раскольница, — сдерживая смех, ответил Даниил.
— Так вы женаты? — разочарованно протянула девушка и отодвинулась от гостя. — А я думала… — не закончив, Фрося поднялась на ноги и сделала попытку шагнуть к калитке. Даниил потянул ее за душегрейку.
— Посидим еще немного.
— С мирским да еще с женатым? Ни за что! — отводя руку гостя, недовольным тоном произнесла девушка.
— Я пошутил, Фрося.
Дочь Автомона продолжала стоять, раздумывая, идти домой или посидеть еще на скамеечке.
— Не веришь? — Даниил поднялся со скамейки и, взяв ее за руку, пристально посмотрел в лицо. — Нет у меня жены. Это я просто так сказал, — вырвалось у него с беспечной улыбкой. — Хорошо мне с тобой, посидим еще немножко.
— Разве этим шутят? — серьезно сказала Фрося.
Гармонь на окраине замолкла. Показались звезды.
Где-то в горах прокричал дикий козел, и снова все стихло. Один за другим гасли огни. Потухли они и в комнатах Усольцевых. Село спало. Лишь только двое молодых людей вели свои бесконечные разговоры, им казалось обоим, что они были в долгой разлуке друг с другом и вновь встретились в эту осеннюю ночь.
Рано утром Даниила разбудил Сысоич.
— Думаю вернуться на завод. Вот тебе наказ: пока не выпал снег, съезди в тайгу на разведку камня, забей несколько шурфов и обо всем мне напиши. Жить пока будешь у Автомона. Я с ним договорился. Хотя он и пошаперился маленько, дескать, ты мирской, к тому еще молодой, а дочь на выданье, соседи, мол, осудят, — но все же уломал. С весны будем строить контору на Бакале, туда и переедешь. Буровой инструмент пошлю с завода. Давай принимайся с богом. Не обессудь, если обидел чем. Забот много, — как бы оправдывая себя, произнес он мягче и, наклонившись к уху молодого штейгера, прошептал: