Дары небес. Цена обещания

Шведова Анна

Ванита еще раз пискнула и попятилась назад, вжав голову в плечи. Оказавшись у дверей, она зверьком юркнула в проем и исчезла.

Нет, все это просто забавно. Она не испытывала ни страха, ни боли (не считая слабой болезненной пульсации в голове - через пару часов это превратится в полноценную головную боль, но стоит ли об этом беспокоиться сейчас?), ни сожалений. Ее настроение было безоблачным и светлым, на губах играла улыбка... Есть чему радоваться!

Теперь, при свете дня, спальня оказалась большой и просторной, но пространство скрадывал потолок - низкий, чуть скругленный к стенам и четырем узким оконным проемам, а еще прикрытая занавеской широкая арка, делящая комнату на две части. От арки полукругом вниз на другую половину уходили две широкие ступени, отчего казалось, что кровать находится на возвышении. Правда, возвышение было и без

того: ложе располагалось на полых каменных подушках, куда по холодку наверняка ставили жаровни с углями - плоские медные ящики на небольших витых ножках до сих пор стояли там. Слева от изголовья кровати стоял деревянный сундук (да и сундук ли?) огромных размеров, почти до пояса взрослой женщине, обитый по углам железом. И это, пожалуй, единственное, что было в нем недорогим. Стенки сундука покрывала сложнейшая вязь костяной резьбы, в просветах которой проблескивали золотые пластинки. На крышке была выложена смальтой картина - любующаяся собой в зеркало полунагая девица. Но сундук был не единственной роскошной вещью в этой комнате. Вообще-то, не роскошных вещей здесь попросту не было. Тонкое полотно постели, расшитые золотом портьеры, балдахин, широкие гобелены, сплошь покрывающие стены да такие длинные, что складками собирались на полу, шелковистые ковры каких-то диких причудливых ярких расцветок. Кресло и овальный столик, на которых каждый сантиметр поверхности был резным или инкрустированным. Ослепительно белый приземистый комод (комод ли?), состоящий сплошь из плавных, мягких линий удачно обработанного камня. Медные кованые светильники, похожие то на длинноногих птиц с изумрудными глазами, держащих в золотых клювах чаши с маслом, то на причудливые деревья, ветви которых уставлены золотыми плоскими блюдцами-цветами. Шкатулки, заставляющие задуматься: что же прячут они внутри, если снаружи на них столько золота и драгоценных камней?

Да, убранство было богатым. Но бестолково составленным, отчего комната напоминала запасник какого-то музея. Женщина даже удивилась, как это ей удалось ночью дойти до окна на ощупь и ни разу ни за что не зацепиться. Зачем ее поселили в музее?

Ухватив печеньку из вазы, стоявшей на сундуке, она пошлепала дальше.

Вторая часть спальни, та, что располагалась за аркой, передняя, как про себя назвала ее женщина, была чуть скромнее. Здесь был большой туалетный столик, аккуратно заставленный шкатулками, и второй столик поменьше, стул с высокой витой спинкой, два комода, за ширмой - медная ванна и изукрашенное эмалью то ли ведро, то ли напольная ваза, низкий табурет на витых ножках и огромное серебряное зеркало на треножнике.

Зеркало? Да, похоже, этот серебряный, до блеска отполированный овал на ножках - зеркало. Не посеребренное стекло, ровное и безупречное, а чистое серебро, легким туманом развеивающее отражение... О Господи, кто это? Печенье выпало из пальцев.

Не она, это точно.

На нее смотрела пышнотелая медноволосая красотка. Высокая, холеная женщина, роскошная и экзотичная. Такие сразу выделяются в толпе - не только броскостью красок, которыми их наградила природа, но и особой статью, разворотом плеч, посадкой головы. Трудно было определить даже, почему этот облик так бросался в глаза, несмотря на дурацкий чепчик, сдвинутый на ухо, и явное выражение растерянности и испуга, застывшее на лице. Темно-рыжие волосы, отливающие глубоким багрянцем. Овальное лицо с высокими, пожалуй, даже резковатыми скулами, раскосые желтые глаза, тонкий длинный нос, прекрасно очерченные полные губы. Кожа для лета на удивление белая, чистая, словно не касалось ее яркое солнце. Молодая фигура была стройной и упругой, однако совсем не худощавой и уже сейчас ее вполне можно было назвать пышной, а лет через пяток ее наверняка украсят и двойной подбородок, и тяжесть бедер, и прочие излишества...

Но это не я, с изумлением подумала та, что стояла перед зеркалом, и подняла руку. Отражение повторило это движение.

Естественно, иронично скривились пухлые губы отражения, правильное у меня воображение. Не подсунуло же сон, где она старая уродливая крестьянка, изможденная непосильным трудом. Уж если выбирать себе сон, так только там, где она молода, красива и богата... Кровь с молоком.

Она пыталась вспомнить, как выглядит сама, и не могла. Только не так, нет, не так, как эта женщина в отражении. Глаза ее никогда не были золотисто-карими, а... голубыми! Да, голубыми. Или серыми? И волосы, коротко стриженные и прямые как палки, она подкрашивала золотисто-русым,

чтобы скрыть рано появившиеся нити седины, но ее пряди никогда не отливали этой сочной медью. Она была невысокой и худенькой, словно птичка - это она точно помнила, поскольку перед внутренним взором отчего-то встала сцена мучительного выбора одежды в магазине: далеко не девочка, а одежду приходится выбирать там, где тусуются подростки... И что солидная деловая женщина может выбрать себе среди оборочек и пряжечек? Ах да, ей было тридцать, и эта ужасная цифра вбилась в память как роковое число. Зато женщина в отражении была восхитительно молода - от силы двадцать два, а может, и меньше. И никакая она не миледи, ее зовут... Господи, да как же ее зовут? Ведь у нее было имя? Должно же быть имя, иначе не бывает!

Она так и стояла перед зеркалом в мучительных раздумьях, когда в дверь за ее спиной вошли две девушки, одной из них была Ванита.

Вторая девушка несла небольшой серебряный поднос с серебряным же кубком на нем. Жидкость в кубке подрагивала и исходилась кругами - руки у девушки дрожали.

Женщина не стала спрашивать, что ей принесли, и так было ясно - не кофе. Но напиток превзошел все ее ожидания.

– Что это за гадость?
– вскрикнула она, едва омочив губы в зеленоватой мутной жиже, и резко отставила кубок в сторону. Девушка побледнела и беззвучно рухнула на колени, держа перед собой дрожащий поднос и покорно опустив голову. Кубок накренился и норовил вот-то упасть, жидкость из него медленно заливала поднос.

– Я не собираюсь тебя наказывать, - пробормотала "миледи", скрывая растерянность, - Принеси обычной воды.

Девушка не заставила себя ждать и выбежала из комнаты. А вернулась с третьей служанкой, столь же молчаливой и безропотной, как и остальные.

Она была задумчива и спокойно дала себя одеть - бледно-розовое платье-рубашка до пят из тончайшего шелка с широкими складчатыми рукавами и высокими манжетами, темно-красное платье, настолько густо расшитое по подолу золотыми желудями и листьями, что казалось сделанным не из ткани, а чего-то твердого и негнущегося. Низкое декольте окружала пена кружев цвета слоновой кости.

Женщина смотрела на длиннополый наряд изумленно, едва ли ей приходилось видеть подобное хоть раз, но куда больше ее занимал вопрос - имя. Кто она? Она припомнила своего мужа, Анатолия, высокого улыбчивого блондина, слабого на алкоголь и женские юбки, о нем она вспоминала отстраненно и без неприязни - что было, то было, у него своя жизнь, слава богу, далеко от нее. А она? Кто она?

Девушки умело расчесывали и укладывали отливающие медью волосы в замысловатую прическу, вплетая в пряди драгоценности, приподнимая и закалывая локоны золотыми гребнями.

Она помнила университетских подруг, Жанну и Наташу, судьба давно развела их по разным городам, да что там городам - странам. А она оставалась на кафедре. Преподавать ей нравилось, от вечной суматохи студенческой жизни она уставала, но и радовалась. Ее звали... Имя ускользало, как рыбешка в воде. Ведь десятки студентов наверняка обращались к ней по имени-отчеству, это... Мимо. Проехали.

Мочки ушей приятно оттянули массивные серьги - бледно-розовые полупрозрачные камни в золотой оправе. Она понятия не имела, как они называются, эти камушки, да и какая разница? Она даже не знает, как зовут ее саму...

– Миледи, - проворные руки Ваниты уложили вокруг шеи золотое колье под стать серьгам, все три девушки отошли в сторону и склонились в поклоне.

– У меня есть имя?
– задумчиво спросила она, разглядывая отражение. Там, в чуть размытых глубинах серебряного зеркала ей вторила роскошная женщина, одетая с королевским великолепием в наряд, который не очень-то шел ее рыжим волосам. Красотка, без сомнений красотка. Но это не она, вот в чем проблема. Сон перестал нравиться, потому что стал фальшью. Она могла мечтать о красивых дорогих вещах, но не так. Это не она.

– Элиза, миледи, - прошептала Ванита, а одна из девушек согласно кивнула с совершенно несчастным видом.

– Мое имя Элиза?

Нет, и имя тоже было чужим. Впрочем, не Элиза. Эйль-Исса, скорее, или Эль-Изса. Привычнее уху было слышать именно Элиза, она и слышала. Ведь разницы никакой.

Элиза так Элиза. Другого-то имени, выходит, у нее и нет?

Боль расколола голову и разлилась под черепом раскаленной лавой. Она охнула, схватилась за виски... Бледные девчачьи лица с трясущимися губами заставили ее через силу улыбнуться.