Datura Fastuosa
Шрифт:
Если бы профессорша не настаивала, Евгений вряд ли решился бы на то, чтобы и вправду нарушить свое затворничество.
Кофейня, о которой упоминала почтенная дама, действительно была местом сбора различных представителей литературной богемы и ученого мира, и вместе с тем ее облюбовали заезжие иностранцы, так что по вечерам в ее залах всегда царили шумное веселье и непрестанная кутерьма.
Можно представить себе, как странно было отшельнику Евгению впервые оказаться в таком пестром и шумном обществе. Однако его стесненность вскоре прошла, когда он обнаружил, что никто не обращает на него никакого внимания. Он чувствовал себя все более непринужденно, и его дерзость дошла до того, что он решился подойти к стоящему без
Поблизости от него вскоре занял место человек, чья одежда и манеры явно выдавали в нем чужеземца. То был мужчина в самом расцвете сил, росту скорее низкого, чем высокого, прекрасно сложенный, его движения были быстры и необычайно гибки, а лицо отличалось весьма своеобразным выражением. Этому человеку никак не удавалось объясниться с подошедшим кельнером: чем больше он старался, чем сильнее впадал в раж и гневался, тем чуднее звучали немногие немецкие слова, которые он с трудом из себя выдавливал. Наконец он воскликнул по-испански: «Клянусь, этот человек доконает меня своей глупостью!» Евгений хорошо понимал и неплохо говорил по-испански. Отбросив робость, он приблизился к незнакомцу и предложил ему свои услуги в качестве переводчика. Незнакомец окинул его проницательным взглядом, черты его смягчились, лицо озарилось приветливой улыбкой, и он заверил Евгения, что почитает за счастье встретить человека, объясняющегося на его родном языке, на котором обычно говорят столь редко, несмотря на то, что, пожалуй, это один из прекраснейших языков на свете. Он похвалил произношение Евгения и закончил тем, что предложил ему скрепить их знакомство, которым он обязан счастливому случаю, за стаканом доброго ароматного крепкого вина, из тех, что производят на землях его родины.
Евгений покраснел, как застенчивый ребенок, однако, осушив пару стаканов душистого хереса, заказанного незнакомцем, ощутил, вместе с приятным теплом, разлившимся по телу, особое удовольствие от общения с жизнерадостным собеседником.
Юноша не должен на него обижаться, сказал наконец незнакомец, после того как некоторое время молча и пристально разглядывал Евгения, но он вынужден признаться, что при первом взгляде внешность юноши глубоко его поразила. Юное лицо, явная образованность — все это находится в таком резком и непонятном противоречии с его старомодной одеждой; но, верно, существуют совсем особые причины, заставляющие человека так сильно уродовать свою внешность.
Евгений вновь покраснел, одного взгляда на свои темно-коричневые рукава с обтяжными золотыми пуговицами на отворотах было достаточно, чтобы осознать, как сильно он выделяется среди всех присутствующих, особенно по сравнению с испанцем, одетым в черный сюртук по последней моде, из-под которого видна тончайшая белоснежная сорочка, не говоря уже о булавке с брильянтом на галстуке, которая, как показалось Евгению, была сама элегантность.
Не дожидаясь ответа, испанец продолжал: хотя и не в его правилах выспрашивать людей об их жизненных обстоятельствах, но он не станет отрицать, что его новый друг вызвал у него неподдельный интерес, и должен признаться, что принимает Евгения за молодого ученого, которого одолевают разнообразные несчастья и заботы, о чем свидетельствуют его бледность, ввалившиеся щеки и старомодная одежда — наверняка подарок какого-то престарелого мецената, — которую его молодой друг вынужден носить из-за невозможности купить другую. Он, испанец, может и хочет оказать ему помощь, ибо относится к нему как к встреченному на чужбине земляку, а посему просит Евгения не таиться и быть с ним
Евгений покраснел в третий раз, теперь уже от чувства горечи и даже гнева на досадное недоразумение, причиной коего явился злополучный сюртук старого Хельмса; возможно, подобным же образом о нем судят все присутствующие в кофейне, а не только испанец. Гнев заставил его раскрыть свое сердце и развязать язык. Евгений без утайки выложил незнакомцу свою историю, говорил о профессорше с энтузиазмом, который внушала ему его искренняя детская любовь к почтенной матроне, заверил, что считает себя счастливейшим человеком и желает, чтобы теперешнее положение длилось до самой его смерти.
Испанец все это внимательно выслушал, после чего заговорил веско и авторитетно:
— Я тоже был некогда одинок, еще более одинок, чем вы, и, пребывая в таком одиночестве, которое принято называть безутешным, полагал, что судьба уже не имеет на меня никаких видов. Но волны жизни взметнулись, меня подхватил их водоворот, угрожая низвергнуть в бездну. Вскоре я, однако, вынырнул, отважный пловец, и плыву теперь, радостный и счастливый, в серебряном потоке, не страшась пагубной глубины, скрытой под волнами. Только на самом верху, на гребне волны, понимаешь жизнь, чье первое требование гласит: радостно вкушай все услады! Так осушим же наши бокалы за веселье, за светлое наслаждение жизнью!
Евгений чокнулся с испанцем, хотя не вполне его понял. Слова, произнесенные незнакомцем на мелодичном испанском языке, звучали как чужая, хотя и проникающая до самых глубин музыка. Евгений чувствовал, что его странным образом влечет к новому другу, хотя он сам не понимал, почему.
Рука об руку новые друзья вышли из кофейни. В тот момент, когда они расставались, на улице показался Север и, узнав Евгения, был до того изумлен, что замер на месте.
— Скажи, — произнес подошедший Север, обращаясь к Евгению, — скажи мне, дружище, во имя неба, что все это значит. Ты — посещаешь кофейню? Ты — в коротких отношениях с чужеземцем? К тому же ты выглядишь таким возбужденным и разгоряченным, словно только что явно выпил стаканом больше, чем диктует благоразумие.
Евгений поведал другу, как все это вышло: как профессорша настояла на том, чтобы он посещал кофейню, и как он познакомился там с иностранцем.
— Ишь ты, какую проницательность и знание жизни проявляет профессорша! — воскликнул Север. — Видит, что птенец оперился, и посылает его учиться летать! О, мудрая старая женщина!
— Прошу тебя, — возразил Евгений, — не злословь о моей матери, которая желает только моего спокойствия и счастья и которой я, благодаря ее доброте, обязан знакомством с прекраснейшим человеком. Мы как раз только что расстались.
— С прекраснейшим человеком? — перебил его Север. — Ну, что касается меня, то я не доверил бы этому человеку и понюшки табаку. Он, кстати, испанец, секретарь испанского графа Анхельо Мора, который недавно сюда приехал и поселился в том красивом особняке возле городских ворот, который, как тебе известно, принадлежал разорившемуся банкиру Овердину. Но ты, верно, все это знаешь от него самого.
— Вовсе нет, — возразил Евгений, — мне и в голову не пришло расспрашивать его об имени и состоянии.
— Истинно широкий космополитический взгляд на вещи, мой добрый Евгений, — смеясь, продолжал Север. — Этого субъекта зовут Фермино Вальес, он, без сомнения, мошенник, ибо всякий раз, как я его видел, мне чудилось в нем какое-то коварство, а кроме того, я встречал его при очень странных и сомнительных обстоятельствах. Остерегайся его и будь с ним осторожен, благочестивый профессорский сынок!
— Я уже заметил, — с неудовольствием сказал Евгений, — что ты намеренно меня ранишь и злишь своими жестокими суждениями о людях, но меня ты не собьешь с толку, я доверяю лишь голосу, звучащему в моей душе, и только его приказу я намерен следовать.