Давайте помолимся! (сборник)
Шрифт:
Не знаю, были ли эти двое соперниками, было ли им что делить, но позже, спустя много месяцев, я обнаружил эту чёрную гадюку, что пробежала между ними. Поздновато обнаружил, к сожалению! Молодой (разумом молодой!) парень, мечтающий о писательской карьере, о покорении высочайших жизненных вершин, был очень занят собой. Предостаточно в нём было и «я сам знайства», и зазнайства, и самолюбования. До остальных мнений ему особого дела нет… Идёт пленум районной комсомольской организации. С большой неохотой толкаю «пламенную комсомольскую речь». Не забываю вставлять в неё и увиденное в Бегишеве. «До каких пор колхозное крестьянство будет мучиться от голода?» – срывается с моих уст. Хоть и понимаю, что нельзя говорить всего, что у тебя в голове, но переливать из пустого в порожнее тоже не хочется, и я выпускаю ещё парочку подобных «крамол». И в этот раз мой доклад не понравился, в перерыве ко мне подходит один сердитый мужик и, не здороваясь, спрашивает: «Ты сын учителя из Среднего Багряжа Гилязова?» Вглядываюсь в колючее лицо и силюсь вспомнить: где я его видел? Ага… Это же он обнаружил мой комсомольский билет на полу за печкой! Киваю головой, мол, да, сын. Больше вопросов ко мне нет. Но кошки-то на душе и от этого вопроса заскреблись. Не подозревал я тогда, что впереди нам ещё
Послевоенные годы! Теперь я уже представляю, что значит поездка в деревню. Направился туда – будь готов врать напропалую, никого не стесняйся, ни о чём не переживай, знай себе езди по ушам! Расточай ложь со всей щедростью! Вселяй надежду! Георгий Фёдорович прошёл войну, познал жизнь намного раньше меня, был ранен, синий рубец сбоку лба виден издалека. Сейчас мы «путешествуем» по деревням вдвоём с ним. Пытаемся подбрасывать дровишек в угасшие очаги комсомольской активности. Если комсомольцев не осталось, призываем на помощь секретаря парторганизации. Он умеет задобрить молодёжь, убедить. Мы вдвоём с Георгием Фёдоровичем даём рекомендации, организовываем заседания «Передвижного бюро», где и вручаем членские билеты. Если слово берёт Георгий Фёдорович, я стараюсь незаметно выйти, чтобы не слышать его речей. Замечательный, умный человек, не из тех, кто подхалимничает и заискивает перед начальством, но как выйдет к трибуне… не узнать его! Наиправильнейшим коммунистом становится!.. Возвращаемся в Заинск, составляем отчёты, наши отчёты летят в Казань. Заинская комсомольская организация упоминается в похвальных речах. Неожиданно меня вызывают в Казань. Оценив моё умение и прилежание, предлагают работу в областном комитете… Меня разбирает смех, еле сдерживаюсь, пригласившему меня товарищу отвечаю невнятно и невпопад, вызывая в нём раздражение и злость. Но он тоже не дурак, даже самые непроходимые тупицы из партийно-комсомольского аппарата с одного взгляда научились, или их научили, распознавать, кто перед ними. В общем, меня недолго мучили вопросами да уговорами, отправили домой.
Врать и нести всякую чепуху на комсомольской работе мне изрядно поднадоело. Один пример. Помощник прокурора Заинска, симпатичная русская девушка, рвётся вступить в партию. Для этого ей нужна рекомендация от комсомола. Девушка, несмотря на свою красоту, на комсомольском учёте нигде не состоит!.. (Интересно, за какой печкой валялся её комсомольский билет?! Не удивлюсь, если окажется, что в сарае.) В общем, пришла она к нам… уговаривать! Елену Мачтакову к тому времени перевели на работу в райком, на её место устроилась симпатичная, уравновешенная девушка из села Шипки Сара Салахетдинова. Сейчас она мучительно разбирается с карточками «мёртвых душ», отчего её прелестные чёрные кудри седеют не по дням, а по часам! Мы дружны с ней, с первых же дней нашли общий язык, я всегда охотно ей помогаю. Вот приходит эта помощница прокурора с просьбой, Сара решительнее и смелее меня. И глазом не моргнув, требует заплатить взносы за три года. А зарплата у помощника прокурора нема-аленькая, сумма взносов получается солидная. Сара ставит печать на её билет с замызганными корочками, от имени бюро даём ей рекомендацию и провожаем. Девушка рада, а мы в раздумьях… Сидим и смотрим друг на друга. И тут Сара говорит: «Аяз, мы из-за этой женщины и так в грехах утопли, устав нарушили, может, в качестве вознаграждения согрешим ещё по разу, поделим эти взносы между собой, а?» Так мы и поступаем, делим деньги ровно пополам. Прости меня, Всевышний! Разве мы виноваты в том, что среди непролазной комсомольской лжи нам выдалась возможность немножко соврать в свою пользу?
«Дорога – это жизнь», – утверждали древние мудрецы. Я всю жизнь размышляю над этим. А ведь это драгоценное выражение можно и по-другому трактовать. «Жизнь – это дорога!» Выходишь, идёшь, идёшь, что попадается тебе на глаза, то и складываешь в котомку. И хорошее, и плохое.
Езжу по деревням, встречаюсь со многими людьми. Они все, конечно же, разные, но я-то один!.. В деревне – Гурий. Ещё в деревне есть Счетовод. В соседней деревне – директор местной школы. С ними и делюсь всем, что увидел и услышал в поездках, что думаю по поводу увиденного и услышанного. Хочется же с кем-нибудь поделиться, показать себя умным, а то и мудрым! Ошибка ли это молодости, или поиск надёжного товарищеского плеча, трудно что-либо утвердительно ответить по этому поводу. Какая мне польза от пересказов и умозаключений? В одной из предыдущих глав я с горечью поведал о сапожнике-единоличнике Проворном Романе. Почувствовали ли вы эту горечь?.. Я в ту пору переходил из детства в юность. По самовольно выбранному пути. Взвалив вдобавок к своему и тяжкий груз горькой судьбы Роман-дэдэя и его семьи. Когда я стал свидетелем эпидемии асептической ангины, то был готов к пониманию происходящего, начинал мыслить на уровне сельского, районного масштабов… В комсомол я попал после путешествия вниз по Волге, поучаствовав там во многих деревенских «посиделках». Мир широк, но вместе с тем и узок. Событиями, одинаковостью людских судеб узок он. Ну вот, через вышеупомянутые события прошёл я школу жизни. Но кому от этого польза? От того, что я знал, понимал, переживал, стало ли лучше Проворному Роману? Победил ли голод Немой Джамай?.. Изменилась ли хоть ненамного жизнь команды бабки Павлины? Поднялось ли настроение у голодных крестьян Бегишева?.. Если не претворяются твои светлые порывы и чаяния, которыми ты вдохновился в молодости, остановись, подумай, не спеши: заблудиться очень просто! Обо всём этом я не думал. Я и представить не мог, что Счетовод не только поддерживает связь с чекистами и является их простым агентом, каких сотни и сотни повсюду, он, оказывается, поставленный присматривать за пятью сёлами резидент МГБ «Лесков». А с чего это директор школы всегда поддакивал моим решительным словам: «Да, да, нужно бороться с несправедливостью, творящейся в стране!» – и утвердительно кивал головой?.. Может, он тоже состоял на службе у органов?.. Если ошибаюсь, прости меня, директор, я зла на тебя не держу! Не обижаюсь, не проклинаю… Может, твоя дружеская поддержка в те непростые времена, твоё желание соучаствовать в непримиримой борьбе за справедливость пошли мне только на пользу!.. А живые примеры и неопровержимые доказательства злокозненной сущности большевизма, приведённые тобой в редкие минуты нашего уединения в бане или за накрытым столом, возможно, стали неугасимым маяком на моём жизненном пути. Невозможно же разобраться в девятнадцать-двадцать лет во всех перипетиях, если не опираться на чужой опыт, не чувствовать поддержку
Счетовод тоже жив-здоров. Живёт в Казани. Думаю, что ты интересуешься новинками татарской литературы, а значит, и до тебя дойдёт это изобличающее произведение. Доведут. На тебя я тоже не в обиде, даже если это именно ты из «сострадания» к нашим заблудшим с Тавлиным душам «отвёл нас под ручку» на Чёрное озеро… разве в тебе дело-то?
Осень сорок седьмого. Приближается зима. Живу вместе с руководителем отдела культуры Гараем Гараевым. Организовав агитбригаду, поставив несколько спектаклей, часто разъезжаем с концертами по деревням. Гарай, знаменитый на весь район гармонист, если затянет «Зелёную гармонь с колокольчиками», зал плачет. В разговорах о политике Гарай во многом меня поддерживает, хотя я не помню, чтобы предлагал ему: «Давай бороться против советской власти!» Что-то сдерживало меня…
Когда по улицам замелькали стайки подростков с заплечными ранцами и девушек с белыми бантами на головах, настроение моё изменилось. Я стал скучать по некоторым друзьям, оставленным мною. Стало очевидно, что я не смогу всю жизнь работать в насквозь лживом комсомоле, перед кем-то унижаться и лебезить. Я понял, что в один из дней это благополучие лопнет, как мыльный пузырь. Всё чаще и чаще стала посещать меня отчаянная мысль: «А не возобновить ли учёбу в университете?» Посоветовался с родителями.
Папа с мамой, добрые, святые люди, не пошли наперекор моему желанию. Хоть я и не соответствовал их представлениям, не помещался на чашу привычных им весов, они не переставали надеяться на лучшее. На мой вопрос в один голос ответили: «Сам решай, как тебе поступить». Возможно, они ждали от меня чего-то другого? Надеялись, что я вступлю в партию, устроюсь на хорошую должность, привыкну врать и обделять, буду возвращаться домой, важно развалившись в проворном тарантасе, запряжённом добрым скакуном, бросив под ноги мешок крупчатки, а то и целого жирного барашка. Если даже и надеялись на такое, но виду не подали, наставлять на путь истинный не стали, лишь многозначительно переглянулись и промолчали. Откуда знали они, что ласковый родительский взгляд действует намного сильнее, чем самый строгий закон?!
Про возобновление учёбы, про отъезд в Казань я наверняка разговаривал и с Гурием, и со Счетоводом. Какие слова я нашёл для них, какие доводы, возможно, что и ругал, но оба, в конце концов, решили в следующем, 1948, году поехать в Казань. Один факт: у обоих не было среднего образования. Нет образования – нет и документов! Я решил им помочь. В комсомоле я немного пообтёрся, обзавёлся связями, обнаглел… А как иначе-то! Сейчас не вспомню, кто конкретно помог мне, но в итоге я выкружил для имевшего за плечами то ли семь, то ли восемь классов Гурия Тавлина аттестат о среднем образовании, а чтобы его без проблем приняли в партию, организовал и солидный комсомольский стаж. Счетовод сам сумел получить где-то фальшивый «аттестат с отличием». Фронтовик, отличник, коммунист! Такой парень проскочит в любую дыру как намыленный!
Перебрав в памяти всех университетских друзей-однокашников, останавливаюсь на Ибрагиме Нуруллине83. Он фронтовик, потерявший на поле боя ногу. Молодой писатель, несколько рассказов которого (три или четыре) были опубликованы в журнале «Совет дбияты» («Советская литература»). Его имя в те времена уже обретало популярность. Хоть и своенравный, но справедливый, короче говоря, во всех отношениях авторитетный, надёжный товарищ. Волевой, мужественный, азартный спорщик, в общем, Ибрагим обладал многими сильными качествами, которых не было у меня. На заре татарского отделения Ибрагим был, пожалуй, самым основательным студентом. В начале декабря 1947 года я написал ему письмо… «Так, мол, и так, лодка жизни наскочила на мель, паруса поломаны ветром… Что делать?» Ибрагим ответил в день получения письма, 18 декабря. Вот оно, письмо от старшего товарища, лежит передо мной, суховатое, но очень тёплое, в котором он подтверждает наше единство в мыслях и желаниях. Скажу без утайки, предложенный Ибрагимом путь, по-коммунистически прямой… вызвал у меня, мягко выражаясь, активное несогласие. Когда я здесь, каждый день посыпая открытую рану горстями соли, с болью в сердце вижу, как коммунистический режим довёл колхозы до чёрного предела, когда я сумел дойти до мысли, что нужно искать пути борьбы с советской властью (как бы по-детски наивно это ни звучало!), он мне вот что советует. Цитирую. «Хочется сделать для тебя доброе дело, помочь тебе, – пишет он. – Как тебе быть? На мой взгляд, тебе нужно влиться в коллектив. Счастливым может стать только тот, кто всем сердцем, душой и телом будет предан коллективу, кто сможет ставить интересы коллектива выше личных… Идеальной целью для тебя должно стать счастье народа – коммунизм. Мне кажется, тебе надо учиться. Во всех смыслах этого слова, и в университете в частности. Если ты всем сердцем не примешь постулаты марксизма-ленинизма, выше перечисленные мной качества не обретёшь»…
Это – Ибрагим Нуруллин образца 1947 года.
А что пишет Ибрагим Нуруллин 5 января 1991 года?
«Нет, не по ту сторону Октября отступив, а скорее от ленинской эпохи отталкиваясь, начать строительство настоящего социализма – вот самый правильный путь для людей совести и чести, для людей труда».
Изменился ли Ибрагим Нуруллин? Нет, ни капли не изменился. За преданность своему слову, в отличие от многих других, поспешивших сменить и устои, и моральные принципы, Ибрагим-ага достоин огромного уважения. Однако до сих пор держаться ленинских постулатов, перевернувших XX век с ног на голову, подрубивших на корню развитие многих стран, столкнувших эти страны лбами, перессоривших многие нации и народности, заставивших их воевать друг против друга… Даже не знаю, что можно сказать про такое?.. Попавшие в опалу, свергнутые, ставшие ненужными коммунисты-начальники опять пытаются встать на ноги. А ведь прослойка этих командиров-дармоедов, присосавшихся к стране, у восемнадцатимиллионной армии коммунистов весьма и весьма немалая, однако!.. Их сегодняшний командир Сажи Умалатова84 во всеуслышание заявила, выступая на одном из митингов: «Мы вернём тридцать седьмой год! И этим не ограничимся! Проделки каждого из вас мы забывать не намерены!» Понятно, что нынешнее оживление партийных, их «тотальный протест» – это предсмертные судороги. Желание мудрого человека Ибрагима Нуруллина засучив рукава лить воду на чёртову мельницу кровавого террора… и понятно, и непонятно! В намеревавшихся построить «настоящий социализм» Югославии, Эфиопии, Анголе, Кубе, Мозамбике и других странах заложенные Лениным мины, взрываясь на протяжении долгих лет, причинят немало бед их жителям.