Дайте место гневу Божию (Грань)

Трускиновская Далия Мейеровна

– Вся надежда на это… – с непередаваемой иронией ответил он.

Я ждала, что Марчук разразится монологом, однако близость Грани подействовала на него положительно – он даже не попытался. Он только осведомился, что будет, если персона, не имеющая чести быть приглашенной, сядет на скамейку. Я ответила, что сама была такой персоной, садилась, и ничего – не приклеилась, не примерзла, не припаялась… или приплавилась? Однако он, хотя и подошел к скамейке, от решительного поступка воздержался.

Будь тут Даниил – он бы мог сказать, далеко

ли Намтар, или шастает поблизости, и только такая толпа следаков его несколько смущает. Я не ощущала присутствия жалкого (даже, я бы сказала, жалкенького) беса. Нелепого в своей пуделячьей элегантности врунишку… впрочем…

Я сделала знак Валевскому, и он оставил Нартова с Гошкой.

Валевский, круглоголовый, плотный, видимо, нарочно подчеркивал свое сходство с умным бобром – стригся коротко, чтобы очертания силуэта идеально соответствовали образу. Как ни печально для влюбленной женщины признавать подлинное положение дел, он был поумнее и Нартова, и Марчука. Хуже того (я вам хуже скажу, как выражался один мой знакомый грузин), он был интеллигентнее их обоих. И понимал с полуслова то, чего Нартов не понял бы в первые пять минут объяснений, Марчук же и вовсе не захотел бы понимать.

– Слушай, Леша, ты ведь всяких орлов раскалывал…

– Не без этого.

– Бывает так, чтобы человек прятал причину своего поступка, считая ее совсем уж запредельной, и выдвигал другую – с его точки зрения нормальную? А когда ему предлагали что-то сделать в соответствии с его словесной версией, вынужден был идти на попятный?

– Бывает, конечно. Одна тетка зятя топором зарубила – якобы за то, что дочь и внуков колошматил. Стали разбираться – ну, побуянил раза два, но не настолько, чтобы за топор хвататься. Я догадался – просто она его сильно хотела, сама себе признаться боялась и на этой почве малость спятила. Ты про Намтара?

– Да. Он так отчаянно требует того, чего ему никто не может дать по определению…

– Этих самых гарантий?

– Ну да! Он совершил нарушение очень важной должностной инструкции – он к кому-то привязался. Но я не думаю, чтобы у НИХ была система всеобщей и тотальной слежки. Каждый из НИХ – в свободном поиске, сам принимает решения, сам осуществляет, а если что-то не так – сам виноват. Ну, понравился ему кто-то из смертных, ну, сильно понравился, но не до такой же степени, чтобы из-за этого в истерике биться. Там что-то еще примешалось.

– Если это женщина – может, того? Переспал?

– А ОНИ на это способны?

– Понятия не имею.

– Ну и переспал, что с того? На то он и бес, чтобы вводить в соблазн… – тут забрезжило что-то вроде светлого пятнышка в густом мраке. – Соблазн справедливости?..

– Я тебя умоляю! – немедленно вмешался Валевский. – Мы уже столько теоретизировали про НАШУ справедливость и ИХ справедливость, что уши завяли! Ты мне информацию сообщай.

– Нет у меня никакой информации – все на уровне ощущений. Он чего-то натворил и мучается… хотя осознает,

что мучаться из-за этого ему не положено… вот и выдумывает какого-то врага, чтобы перед самим собой оправдаться…

– Нет, врага он не выдумывает, – убежденно произнес Валевский. – Враг у него есть. Он же понимает, что если мы вдруг пойдем ему навстречу – этого врага придется предъявлять. Он, наверно, подменяет одну ситуацию, недозволенную, другой, более дозволенной, что ли, чтобы иметь возможность выразить свое дурное настроение. Ты это имела в виду?

– Мне жаль его. Честно! Если бы мне запретили любить и привязываться к людям, я бы повесилась.

– Ты бы повесилась. А кто-то другой преспокойно предал бы все свои привязанности… – начал было Валевский.

– Леша! Да вот же ты сам сказал!

– Что сказал?

– Он совершил предательство!

– Ну, для него это – не грех.

– Ты знаешь, если он сам считает это грехом, то… то…

А что «то» – я не знала. И потому, махнув рукой – мол, дай подумать спокойно, – я пошла от Валевского прочь весьма решительно и далеко бы ушла, выстраивая свою неожиданную версию, но, к счастью, влетела прямо в колючие кусты.

Это меня привело в чувство, и я, развернувшись, поспешила к бригаде.

А бригада меж тем резко сменила направление беседы.

– Над Гранью-то и висят те самые два меча, знать бы только, где, – Нартов крепко почесал в затылке.

– Ну, будешь ты знать, где они! Встанешь на цыпочки и снимешь с полки? – одернул его Марчук. – Да ты ими и пользоваться не умеешь.

– А чего уметь? Я в школе целый год на фехтование ходил.

– Так то – на рапирах!

– А ты что – никогда во дворе на деревянных мечах не дрался?

– А у ТЕХ, там, тоже мечи есть? – спросил Гошка. – Если у НАС, значит, и у НИХ, что ли?

– У Рагуила спроси. Или у Михаила, – сказал, чтобы отвязаться, Марчук. Очень ему не хотелось выглядеть в Гошкиных глазах некомпетентным.

– Но ведь для кого-то они там висят? – не унимался Гошка.

– Не для кого-то, а для чего-то, – поправил Нартов. – Вроде символа, Яружный, есть такое слово – символ.

– Да нет же, для кого-то, они же настоящие! Там и лезвия, и рукояти, я разглядел! Разок бы хоть подержаться! – в Гошкином голосе было совершенно запредельное отчаяние. Мечи-то – вселенского значения, к ним только архангелы прикасаться могут, а тут – простой летеха размечтался…

– Отец Иоанн говорил: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам», – напомнил Валевский.

– А как просить-то? – Гошка был в растерянности. – Так прямо встать и сказать: Господи, дай нам эти два меча?

– Да ладно вам. Вот если бы мечи, да если бы еще базуки! – Марчук уже начал злиться. – Вторая отдельная загробная бригада, гипотезы – отставить.

– Витька, а ты когда-нибудь в церкви был? – спросил Нартов, – Не в той, у отца Иоанна, а вообще… тогда?..