Дайте собакам мяса
Шрифт:
— Вот чёрт… а я уже отправил вам запросы… отменять — сам знаешь, наверное, — сказал я виновато. — Не будет проблем, если они дойдут до Минска?
— Да не, — если бы мы сидели лицом к лицу, он бы, наверное, махнул рукой. — Отпишем всё, как полагается. За это не волнуйся. Я за другое переживаю — два месяца всё же она бегает, за это время где-нибудь должна проявиться…
— Я в Тюмени попытаюсь её брата найти, — сказал я и выдал ту же легенду, что и Денисову: — Она мне случайно сказала его фамилию, думаю, найдут коллеги. Панфилов он… не слышал ничего такого?
— Панфилов, Панфилов…
Разговор с Александром из Лепеля давно закончился, а я все сидел над телефоном и буравил взглядом его черный карболит. Мне почему-то казалось, что в Лепеле будут все ответы на мои вопросы, но оказалось, что ребята там поумней не только меня, но и полковника Денисова, они давно сделали то, до чего мы дошли в результате внезапного озарения, хотя и получили нулевой результат. Но я надеялся, что настоящая фамилия Тоньки-пулеметчицы всё-таки поможет — и эта Тонька в конце концов окажется в руках правосудия.
[1] В воспоминаниях диссидентов не раз и не два упоминается, что следователи КГБ грозили им переквалификацией их дел на 64 статью УК РСФСР (то есть «Измена родине»), что подразумевало в самом тяжелом изводе как раз высшую меру социальной защиты. Ни одного приговора по этой статье не было — только антисоветская 70-я или 190–1 («Распространение заведомо ложных измышлений», исключена из кодекса в 1989-м), которых диссиденты не боялись. А вот 64-ю они опасались прямо всерьез — Красин с Якиром «поплыли» как раз из-за угрозы переквалификации.
Глава 12
«Когда перестанет звонить»
В моем будущем дела против «диссидентов» — или тех, кто тогда считал себя таковыми — сразу рассматривались с участием адвокатов. У тех ребят уже были налаженные связи, прикормленные юристы, которые готовы были приехать прямо в отделение полиции по первому звонку и очень грамотно, со ссылками на статьи Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов и на Конституцию, доказывать, что оперативники и следователи злостно нарушают какие-то права их подзащитных. Работать в такой обстановке было сложно, но мы с коллегами всё-таки справлялись, хотя нам и приходилось идти на различные уловки.
В СССР ситуация с адвокатурой была гораздо проще. Сами адвокаты имелись, но обычно они привлекались только во время суда. Им давалось какое-то время на ознакомление с материалами дела, они могли делать замечания и требовать дополнительных проверок, а следователи частенько шли им навстречу — не по доброте душевной, конечно, а потому что это позволяло уменьшить количество придирок уже во время судебных заседаний. В целом это было некая форма симбиоза — следователи делали своё дело, адвокаты — своё, подсудимые, как правило, всё равно уезжали в места не столь отдаленные, но с соблюдением их прав всё было хорошо. Во всяком случае, никто не жаловался.
«Мой» Орехов к следствию относился поскольку-постольку, не вникая в частности, но даже он помнил постановление двухлетней давности, когда по некоторым делам участие адвоката стало обязательным уже на этапе следствия. Впрочем, наших, диссидентских дел это касалось лишь умозрительно — статьи 70 и 190–1 считали «легкими», и адвокат в них мог появиться только по воле прокурора, который, разумеется, был на стороне следствия. Вот если бы полковник Денисов разрешил разработку Якира по 64-й статье, то увернуться от участия адвокатов мы могли только с помощью различных ухищрений. [1]
Петр Якир пересидел без
Там не было ничего особенного. В копилку пошли все письма, которые Якир подписывал за последние годы — заодно ему вменялось и их авторство; он объявлялся виновным в составлении, хранении и размножении всяких листовок и той самой «Хроники текущих событий»; хранение и распространение различных антисоветских материалов и книг, изданных на западе. Ещё было общение с иностранными журналистами и вообще с иностранцами, передача им различных материалов и получение от них денежных средств — этот пункт нуждался в доказательстве, но он относился к семидесятой статье, так что я не особо переживал. Впрочем, иностранный магнитофон — компактный бобинный «Грюндиг» — у него имелся и был конфискован при обыске, а объяснить его появление Якир не мог.
В общем, Якира просто завалили различными эпизодами противоправной деятельности, от которых ему предстояло отбиваться, но меня этот процесс заботил мало. Статья 190–1 фактически уже была доказана, у нас на руках имелось несколько экспертных заключений, а в ближайшем будущем я надеялся добавить к показаниям Татьяны Баевой ещё и свидетельства тех людей, которых мы вызвали на допросы. Всё остальное я считал делом не слишком близкого будущего и время на это выделял по остаточному принципу. Поэтому я, например, не поехал в Лефортово, чтобы присутствовать при предъявлении Якиру обвинения — всё равно это очень скучно, нудно и предсказуемо. Следователь будет долго, часа четыре, зачитывать составленные нами простыни текстов, Якир ни с чем не согласится, но его согласие ни на что не повлияет. В конце концов он напишет, что отвергает все пункты, но всё равно распишется, что ознакомлен — и после этого будет сидеть в следственном изоляторе уже без необходимости продлевать его арест каждые десять дней. Я надеялся разобраться с ним ещё до конца июля, сбагрить его дело в суд и приняться за Виктора Красина — ну и за остальных, если будет на то воля богов.
* * *
На улицу я выходил с некоторой опаской — ещё утром было почти невозможно дышать из-за густого смога, который накрыл Москву вчера. Официальные сообщения предупреждали о необходимости защитных марлевых повязок из-за горящих к востоку от столицы торфяников; кто-то этому предупреждению внял и носил на лице что-то монструзное, сооруженное по воспоминаниям о занятиях на уроках труда. Остальные не заморачивались.
Я же думал о том, что надо как-то уговорить Татьяну уехать хоть куда, но подальше от столицы; был вариант с деревней на Угре, где жила её ещё школьная подруга, они уже созвонились и даже о чем-то договорились. Но пока что Татьяна активно тянула время, поскольку мы договорились в конце недели добраться до ЗАГСа и подать заявление. Всё это мне не нравилось, но и заниматься только будущей женой я возможности не имел, хотя и попросил её родителей повлиять на дочь — впрочем, без особой надежды на успех. Наверное, было бы проще, если бы я смог взять отпуск — но на это мне рассчитывать пока не приходилось. Только в августе, когда и если мы сможем избавиться от Якира.