Дайте собакам мяса
Шрифт:
Я чуть подвинулся на лавке, когда она подошла, и качнул головой, приглашая присоединиться. Она тоже ничего не сказала, но села на предложенное место вальяжно, словно делала это каждый день.
С минуту мы молчали, и первым нарушил молчание я.
— Доброе утро, Антонина Макаровна. Хорошо ли добрались?
Она покосилась на меня.
— Спокойно, — ответила она. — Спокойно добралась. Ты, капитан, словно и не удивлен.
— Майор, —
— Уже? Быстро у вас, — она как-то суетно покивала.
— Повезло, — я чуть пожал плечами.
— Всем бы так везло… Ладно, майор так майор, какая разница. Так что там с удивлением, майор?
— А имело смысл удивляться? С вашей семейкой никогда не знаешь, чего ожидать. То один является на служебную квартиру, и не просто является, а вскрывает замок входной двери, то другая в бега подается, да так, что вся милиция Советского Союза не может сказать, где она обретается. Я грешным делом подумал, что и вы тоже… вслед за мужем.
— В петлю полезла? — прямо спросила она.
— Да, — согласился я. — Именно, в петлю. Ушла подальше в лес — и полезла. Осени ждал, если честно, думал, уж грибники мимо не пройдут.
— Понимаю, — Гинзбург кивнула. — Тебе бы так было проще?
— Не мне, — ответил я. — Ко мне вы никакого отношения не имеете, моя командировка в Сумы завершилась, а вместе с ней завершились и все мои дела, которые могли иметь отношение к вам, Антонина Макаровна. Но наши следователи в Сумах смогли бы закрыть дело об убийстве, а отдел в Лепеле — дело о вашем розыске. Всесоюзном, между прочим, розыске.
Она с полминуты буравила меня взглядом.
— Не врешь, майор?
— А смысл мне врать?
— Ну мало ли… у вас многие врут, как дышат. Со старых времен повелось так, и сейчас ничего не поменялось.
— Хорошего же вы мнения про Комитет государственной безопасности, — я осуждающе покачал головой. — Чем это он вам так насолил? По моим данным, вы только во время войны с нашими пересекались… да и то, скорее, не совсем с нашими, а… даже не знаю… военная контрразведка, наверное.
— И с ними, и с вашими, со всеми мы пересекались, — жестко сказала Гинзбург. — Думаешь, не знаю, в чем разница?
— Я ничего не думаю, — я пожал плечами. — Потому что не знаю, зачем вы меня позвали на эту встречу. Ведь не сдаться же?
— Нет, не сдаться, — она внимательно посмотрела на меня. — Ты что ж, действительно ничего не понимаешь?
— Зависит от того, что именно я должен понимать, — уклонился я от прямого ответа. — Не могу сказать, что я о вас вовсе не думал после возвращения в Москву, но это было раз или два и недолго. Поэтому вам, Антонина Макаровна, лучше прямо говорить, что вы хотите. Мне скоро на работу надо будет ехать.
— Оружие у тебя есть, майор? — вдруг спросила она.
Я ухмыльнулся и откинул полу пиджака, чтобы она увидела, что у меня нет ни кобуры на поясе,
— Я не ношу табельное оружие… вернее, очень редко его ношу, — я вспомнил, что полковник Чепак всё-таки заставил меня надеть эту неудобную сбрую, и я потом весь вечер пытался устроить пистолет подмышкой так, чтобы мой пиджак не слишком топорщился.
— Это ещё почему? — она посмотрел на меня с недоумением. — В войну ваши первым делом за пистолеты хватались, а уже потом штаны натягивали.
— С тех пор много воды утекло, обстановка в мире совсем другая, — улыбнулся я. — Да и бесполезен пистолет с теми, с кем обычно работаю. Диссиденты, антисоветчики… слышали, наверное?
Она кивнула.
— Что-то слышала, было дело. И что, их так и ловите без оружия?
— А их и ловить не надо. Они все по домам сидят и по работам работают. Не бегают, не прячутся, засады не устраивают. Милые люди, особенно если спят зубами к стенке.
Гинзбург наконец улыбнулась.
— Ну если так, то понятно. А сюда чего без оружия пришел? — спросила она. — Я думала, что ты всех подчиненных сгонишь, чтобы меня поймать.
— Хотел, — признался я. — Но вы бы ведь не пришли?
— Не пришла бы.
— Вот и то ж. Так зачем звали, Антонина Макаровна? Надеюсь, не мстить за мужа? Пользуясь случаем, хочу сказать — я его не убивал, даже не склонял к самоубийству. Я вообще не понял, почему он так поступил. Да и никто не понял. Дело-то было ясное и понятное, он бы отсидел года полтора, причем не за решеткой, а в каком-нибудь поселении, да и вернулся бы домой со снятой судимостью.
— Дурак он был потому что, — Гинзбург как-то обреченно отмахнулась. — Полвека на земле проходил, а с умом так и не сложилось… А позвала я тебя, чтобы попросить девчонкам моим помочь. Особенно Светке, ей одной тяжело будет…
* * *
Светку я помнил, хотя и видел лишь раз, когда в Лепеле вечером наблюдал за домиком Гинзбургов. Сколько ей там лет? Восемнадцать-двадцать? Ну да, жизнь только начинается, а тут столько всего навалилось — отец умер, ещё и нехорошо умер, мать, которую ищут по всей стране… Да и старшая дочь, которую я не видел никогда и имени которой не знал, тоже была не в лучшей ситуации. Ведь одно дело, когда твои родители — уважаемые в городе люди, и совсем другое, когда всё вот так.
— А вы что? Тоже собрались?.. — мой голос чуть дрогнул, и Гинзбург это заметила.
— Нет, майор, не из того я теста, что мой муженек был, — ответила она. — Руки на себя точно накладывать не буду. Но мне уходить надо, а душа за дочек болит. Вот тебе их и поручаю.
— Почему мне? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— А не чужие, чай, люди, — как-то весело сказала Гинзбург. — Как это по научному будет?
— Единокровные, — согласился я. — Если родство по матери — единоутробные, а если по отцу — единокровные. Не знаю, почему так.