Дайте собакам мяса
Шрифт:
Так что в словах Антонины Гинзбург резон был.
— Все убийства можно с чистой совестью списать на вашего супруга, ему сейчас всё равно, — сказал я. — Это не повод бежать из страны.
— Поверь мне — повод, — мрачно сказала она. — Не хочется на старости лет отправляться в тюрьму.
— Если попадетесь на переходе границы — отправитесь обязательно, — пообещал я.
— Ты, что ли, сдашь?
— Нет, зачем мне, — я пожал плечами. — Если вы, Антонина Макаровна, не Тонька-пулеметчица, то и исполать вам. Живите, как хотите и где хотите. За дочками вашими я присмотрю,
Она рассмеялась так, что на нас покосился один из спортсменов, которые во время нашего с ней разговора регулярно пробегали мимо облюбованной нами скамейки.
— Ты живешь в большом городе, майор, и тут на каждом углу есть киоск, на котором написано «Справка», — объяснила она, успокоившись. — А я знаю все твои данные — фамилию, имя, дату рождения. Заплатила пятнадцать копеек и получила листок бумаги с адресом и телефоном. Правда, в июне там какая-то девица отвечала, но я говорила, что ошиблась номером… и сейчас тоже, но другая… ты поосторожнее с ними, а то одна другой космы вырвет, если узнает.
— Не вырвет, — улыбнулся я. — Всё под контролем.
— Хорошо, если под контролем, — кивнула она. — А вчера повезло. Вот и всё. Ещё вопросы остались, майор?
Да уж, действительно просто. Хорошо, что сейчас нет наемных убийц. Плохо, что любой человек может узнать о тебе всё, что нужно… Я поставил себе в памяти ещё одну зарубку — узнать, как можно убрать свою фамилию из справочников, по которым работает эта служба.
— Нет, какие вопросы… — ответил я. — Разве что стандартный — не хотите отдать себя в руки правосудия? Я бы проследил, чтобы лишнего на вас не повесили. А, может, и вовсе обойдется, да и историю с этой Тонькой можно будет закрыть окончательно и бесповоротно, а то ищут её в Брянске очень сильно. Ну а как разберемся, будете сами за своими дочками присматривать… хотя я всё равно помочь могу.
— Нет, майор, — весело ответила Гинзбург. — Я уже всё решила. Прощевай.
Она встала и пошла в сторону города, а я не мог заставить себя подняться с этой неудобной лавочки, хотя мне нужно было срочно отправляться на службу.
[1] Пятое следствие из закона Мэрфи: «предоставленные самим себе события имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему».
[2] «Каховскую» открыли в 1969 году в составе зеленой линии московского метро, она были конечной до 1984 года, когда на линии был открыт участок от «Каширской» до «Орехово», а потом работала в составе короткой, на три станции, Каховской линии (сейчас — часть Большой кольцевой линии).
Глава 15
«Знает только мир огромный»
Мои представления об участниках советского диссидентского движения были основаны на тех интервью и воспоминаниях, которые я когда-то читал или видел. К тому времени те из них, кого смогли вылечить в брежневских психушках, постарели и заматерели, приобрели вальяжность и неторопливость в движениях, а собственные заслуги зазубрили наизусть, пусть даже эти заслуги были целиком выдуманы перестроечными газетами. Впрочем, уже тогда было заметно, что вся эта публика является дутыми величинами, но других кумиров у либеральной России не было, поэтому их и таскали с одного митинга на другой.
У «моего» Орехова мнение о нынешних диссидентах было однозначное — он считал их врагами. Правда, считал заочно, потому что на этот уровень борьбы его не пускали, да он и не стремился. Поэтому каких-нибудь Синявского с Даниэлем или Буковского Орехов почитал за идиотов, которые зачем-то ведут безнадежную борьбу с советской властью и советским государством. Примерно так же, кстати, он относился и к своим подопечным, и я не мог найти в его памяти ничего, что указывало бы на
Впрочем, за проведенные в 1972-м полгода я набрался и своих собственных впечатлений, и они в целом совпадали с тем, что я ощущал, глядя на постаревших диссидентов в будущем. Речь даже не о всякого рода Морозовых или Солдатенко, которых и диссидентами называть нельзя. Но и Петр Якир, с которым я несколько раз беседовал, не показался мне гигантом мысли и возможным отцом русской демократии. Конечно, проведенные в лагерях годы не способствуют развитию аналитических способностей; скорее, они приводят ко всякого рода психическим расстройствам, что выливается в фиксировании на неком объекте до степени психоза. У Якира это был сталинизм; другие могли распространять антисоветчину в качестве игры — ведь многим в жизни не хватает адреналина, а загнать человека в горы иногда не способны даже песни Высоцкого и фильмы Станислава Говорухина. Кто-то вообще делал всё это за компанию — просто не повезло с друзьями-приятелями и знакомыми; в другой ситуации они могли бы стать очень полезными членами общества.
В общем, я всё ещё считал себя правым — никакой антисоветской организации нынешние диссиденты создать были не в состоянии, а, значит, и лидеров у них нет. Но среди них есть несколько авторитетных граждан, к мнению которых прислушиваются остальные — например, тот же Якир, писатель Солженицын или академик Сахаров. Правда, эти трое были как лебедь, рак и щука из известной басни, они тянули диссидентское движение в разные стороны, поскольку никак не могли согласовать свои позиции. Проблема была в том, что от их усилий это движение не разрывалось на куски, которые Советский Союз даже не заметил бы, а растягивалось и накрывало всё новые и новые души юных строителей коммунизма. На этот процесс накладывалась и молодежная мода на всё западное — от музыки до шмоток, — а наша пропаганда оставалась уделом лекторов всесоюзного общества «Знание» и преступно запаздывала. Свою лепту вносили и актеры той же «Таганки» — и не только её, и всякие художники, певцы, композиторы и кинематографисты… В общем, идеологическая работа в стране выглядела так, словно её и не было, хотя товарищ Суслов многозначительно хмурился с плакатов, как бы намекая, что всё в порядке.
Я бы назвал ситуацию очень тревожной, хотя и не угрожающей. Угроз пока действительно не было — Штаты были плотно заняты Вьетнамом, у англичан имелась Северная Ирландия, французы пока приходили в себя после правления де Голля. Нами они занимались по остаточному принципу — чтобы геополитический противник не расслаблялся. Мы же эту мышиную возню принимали за чистую монету и реагировали со всей дури, вместо лечения применяя ампутацию. А вот подспудные процессы оказывались без нашего внимания — как, например, ситуация на Украине или в Прибалтике со Средней Азией, — но этот нарыв вскроется совсем скоро по историческим меркам. Как раз тогда, когда спецслужбы вероятного противника в первом приближении решат текущие задачи и сосредоточатся на том, чтобы окончательно победить коммунистические идеи.
Такие мысли бродили у меня в голове, когда я сидел в кабинете Бардина и слушал, как тот беседует с диссидентом Анатолием Якобсоном о Блоке и поэме «Двенадцать».
* * *
— Это было бы, пожалуй, верно, но только при следующем условии — если бы «Двенадцать» были бы антибольшевистской поэмой! — Якобсон торжествующе ткнул пальцем в потолок.
Я заметил, что Бардин чуть растерялся — всё же следователи КГБ не были филологами и не могли долго рассуждать о творчестве того или иного поэта, особенно тех, мимо которых они случайно проходили ещё в школе. Судя по всему, настал мой выход.