Дайте собакам мяса
Шрифт:
— Знаете, Анатолий Александрович, иногда банан это просто банан, — вмешался я и с удовлетворением отметил, что они оба с недоумением повернулись в мою сторону.
Бардин — я мысленно поставил ему плюсик — промолчал, а вот Якобсон выразил своё недоумение вербально.
— Простите, какой банан? О чём вы?
Несмотря на то, что его фамилия была похожа на шведскую, этот Якобсон был чистокровным евреем, но выглядел он вовсе не как карикатурный жид из германских газет времен Третьего Рейха. В некоторых ракурсах он был даже похож на одного актера — советского,
Одет Якобсон был пижонисто — ослепительно белая рубашка, из-под которой выглядывал цветастый шейный платок, и сверху — легкая жилетка, причем, кажется, не от костюмной тройки, хотя и в цвет к брюкам. Остроносые ботинки напоминали мне моду далекого будущего, но в 1972-м они считали устаревшими — сейчас модники носили тупоносые шузы на огромной платформе. Примерно так одевался и поэт Андрей Вознесенский, причем до самой старости — наверное, это было знаком принадлежности к какому-то сообществу. Я ставил на кого-то из учителей этих шестидесятников. [1]
— Это из анекдота, — улыбнулся я и продолжил абсолютно серьезно: — Но он к теме нашего разговора не относится. Как и политическая направленность поэмы Блока. Поэтому я буду вам признателен, Анатолий Александрович, если вы всё-таки ответите на вопрос, который вам задал Алексей Иванович. [2]
— Какой вопрос? — вскинулся Якобсон.
То ли забыл, то ли продолжал валять дурака. Я поймал взгляд Бардина и коротко кивнул.
— Я спрашивал вас, Анатолий Александрович, кому вы предлагали подписать заявление по поводу ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию в августе 1969 года, — с готовностью повторил следователь.
— Не помню, — немедленно ответил он. — С тех пор было столько всего… совершенно вылетело из головы.
— То есть вы кому-то всё-таки это предлагали, но не помните, кому именно? — уточнил я.
— Возможно, — Якобсон был сама безмятежность. — Этого я тоже не помню.
— Но вы помните, надеюсь, что сами подписывали это заявление?
— Сам подписывал, — охотно подтвердил он. — Свои действия я помню очень хорошо.
— Предложения, которые вы делали другим людям, это тоже ваши действия, — указал я. — Но эти действия вы не помните. А как ставили подпись — помните?
— Именно так.
— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — включился в игру Бардин. — Вы составили этот текст, подписали его, а потом потеряли. И когда вы его нашли, на нем уже было несколько подписей, которые вы включили в новый номер вашего издания «Хроника текущих событий»? Так?
* * *
Это была классическая ловушка, я даже мысленно поаплодировал коллеге. На этот вопрос невозможно ответить односложно — ни «да», ни «нет». Якобсон уже признал, что подписывал то заявление и не мог отказываться от своих слов — к тому же его подпись действительно подтверждалась той самой диссидентской «Хроникой». Но отвечать «да» на всё остальное — значит признать, что он имеет отношение к изданию этой «Хроники» и получить несколько новых вопросов,
Якобсон ловушку увидел, но попытался её избежать самым нерациональным способом.
— Я не имею отношения к изданию «Хроники текущих событий», — твердо сказал он. — И не могу сказать, как заявление попало в один из выпусков. Когда я подписывал, других подписей на заявлении не было.
Он думал, что обыграл нас и, кажется, немного торжествовал.
— А что вы собирались делать с подписанным заявлением? — очень скучно спросил Бардин.
— Отправить в редакцию «Правды»!
— Зачем? — мне действительно стало интересно.
— Чтобы там знали, что не все поддерживают это преступление против человечности, — объяснил Якобсон.
— А в редакции радиостанции «Свобода» это заявление, значит, оказалось помимо вашего желания? — уточнил Бардин.
— Д-да… — Якобсон сбился.
Видимо, понял, к чему всё идет.
— Что ж… так и зафиксируем в протоколе, — Бардин кивнул и склонился, а его перо забегало по бумаге. — Кого вы подозреваете в том, что он или она выкрали ваше заявление, предназначенное для газеты «Правда», и отправили его за рубеж, в редакцию враждебной Советскому Союзу радиостанции «Свобода»? Заявление хранилось у вас дома? Кто имел доступ в вашу квартиру?
Все эти вопросы он задавал размеренно, не прекращая писать, и с каждым словом ужас на лице Якобсона становился всё более явным, а само лицо по цвету начало походить на цвет рубашки. Я даже подумал, что его прямо тут, в кабинете, хватит удар — и пиши потом рапорта, почему мы потеряли одного из свидетелей.
* * *
Якобсон продержался ещё полчаса, но потом всё-таки сдался. Правда, его показания не вполне соответствовали тем данным, что имелись у нас, но это были даже не трудности, а так, обычные рабочие моменты, которые решались, например, очной ставкой. Но от «Хроники» он открещивался так, словно своими вопросами мы вешали ему на шею мельничный жернов, причем делали это непосредственно рядом с глубоким водоемом. Я уже было подумывал плюнуть на эту часть наших интересов и удовлетвориться тем, что есть, но в этот момент Бардин снова поднял свою репутацию в моих глазах.
— Скажите, Анатолий Александрович, а как, по вашему мнению, ваше заявление оказалось в этом издании? — спросил он. — Его же кто-то должен был передать, и если это не вы, то кто? Гражданка Баева, гражданка Горбаневская, гражданин Красин или, может, гражданин Якир? Вы можете не знать этого точно, но это был один из тех, кто подписывал.
— Я… — Якобсон запнулся. — Я не знаю. У меня нет предположений, кто это мог быть.
— Жаль, жаль… — осуждающе покачал головой Бардин. — Ничего страшного, мы обязательно в этом разберемся.