Де Рибас
Шрифт:
— Где дюк Ришелье?
— По ту сторону стены.
— Что в редуте?
— В каземате заперлись!
— Толмача!
Дежурный офицер привел переводчика, известного еще по Хаджибею, и тот затараторил под дверью каземата так, что через минуту железные двери заскрипели и распахнулись — вышло до трехсот турок. Один из них протянул генералу ворох знамен, сказал по-французски:
— Я трехбунчужный паша Мухафиз, припадаю к вашим стопам. Сегодня мы проиграли. Вот — наши знамена. В соседних домах заперлось много моих солдат. Обещайте им жизнь — я с ними переговорю.
— Обещаю, —
Перешагивая, а где было невозможно, наступая на убитых, лежавших вокруг вповалку, генерал через брешь вошел в крепость, на противоположной стороне которой еще шел бой — это было ясно по доносящимся животным крикам тех, кто убивал, и тех, кого убивали. С ротой гренадер Рибас направился за Мухафиз-пашой, которого вел Эммануил. Возле комендантского дома увидели подлекаря и цырюльника, несущих на носилках дюка Ришелье. В лице его не было ни кровинки, а смоль волос слиплась в глине.
— Куда? — спросил, наклонившись над ним, Рибас.
— Нога, — прошептал офицер.
— Не обижайтесь, — сказал Рибас, — но на первом балу я запишусь на менуэт у первой красавицы раньше вас!
Дюк слабо улыбнулся и его унесли.
Под дверьми комендантских домов Мухафиз-паша Что-то гортанно кричал янычарам, Рибас смотрел на переводчика-толмача, тот кивал: Мухафиз говорил то, что требовалось, и из домов долгий получас выходили сотни испуганных, обреченных, затравленно озирающихся людей. Одни подобострастно складывали знамена в бочку, стоящую под желобом, другие кланялись, третьи выли и получали тумаки от своих же товарищей.
Вдруг в гуще толпы разорвалось ядро, упало несколько турок, а следом Эммануил, только что вышедший из комендантского дома. К нему бросились гренадеры и лекарь, турки истошно закричали, ожидая, что их сейчас же начнут убивать.
— Ведите! Ведите их к берегу! — крикнул генерал дежурным офицерам и подбежал к брату. По его расстегнутому мундиру была разбрызгана кровь.
— Без сознания, — сказал лекарь.
— Несите к судам!
К часу пополудни все было кончено. Сухопутные колонны с жесточайшими боями овладев всеми редутами, стенами, домами, соединились с дунайским десантом. Командовавшего осажденными сераскира Мехмет-паши не оказалось среди пленных.
— Ищите, — приказал Суворов.
Мехмет-пашу обнаружили в доме у Хотинских ворот. Он был заколот штыком, когда фанагорийцы принимали сдавшихся янычар, но один из них перерезал горло офицеру-фанагорийцу, и тогда солдаты пустили в ход штыки, переколов несколько сотен пленных, а вместе с ними и Мехмет-пашу.
К вечеру пленных вывели из крепости. Вместе с ними вышло более четырех тысяч русских христиан, около полутора тысяч армян и больше сотни евреев. Жители семьями спешили покинуть свои жилища, предполагая, что крепость взорвут. Из четырехсот взятых знамен Рибас представил Суворову сто тридцать, и возле дома сераскира Суворов объявил генералам:
— А теперь, господа, уйдем в лагерь. Я отдаю город на три дня солдатам.
Рибас переправился на бригантину, где после контузии уже пришел в себя граф Ланжерон, а дюка Ришелье мучили частые обмороки, но ранение ноги не было опасным для жизни. Генерал вошел в каюту
Позже к флоту прибыл Суворов и его криками приветствовали войска. На палубу бригантины вместе с ним поднялись де Линь, Валериан Зубов и генералитет. Из крепости доносились пьяные крики, редкие выстрелы, пение и карканье воронья.
Откупорили бургундское. Суворов зачитал депешу Потемкину:
— Стены измаильские и народ пали пред стопами престола Ея Императорского Величества. Штурм был продолжителен и многокровопролитен. Измаил взят, слава Богу! Победа наша… — И добавил: — Всех, господа, имею честь поздравить.
7. Невосполнимые потери и беспокойный мир
1791
Взятием Измаила закрылась кампания 1790 года. Под гром трофейных пушек благодарственный молебн отслужил в крепости священник Полоцкого пехотного полка отец Трофим Куцинский, который во время штурма, когда полковой командир был убит, повел солдат с крестом на неверных, за что его наградили золотым крестом на бриллиантовой ленте и возвели в сан протоирея.
Эммануил поправлялся. Принц де Линь увез дюка Ришелье в Яссы, откуда шел слух о размолвке Потемкина с Суворовым. Говорили, что князь встретил генерала-аншефа словами:
— Не знаю, чем и наградить вас!
— Я не торговаться сюда приехал! — крикнул в ответ Суворов.
Может быть, поэтому он через неделю снялся с полками в Галац. Эммануил, поправлявшийся и произведенный в полковники, последовал за генерал-аншефом. Кутузов остался при Измаиле комендантом. Бригадир Рибопьер был убит. Мекноб ранен. Илья Безбородко ранен весьма тяжело, и его заменил при штурме герой Хаджибея полковник Хвостов. Русские потеряли под Измаилом около двух тысяч убитыми, более трех тысяч было ранено. Кутузов писал жене: «Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся… Кого в лагере не спрошу, либо умер, либо умирает. Сердце у меня облилось кровью и залился я слезами…»
Нижние чины взяли богатейшие трофеи, щеголяли по крепости в драгоценных уборах, набили ранцы серебром и золотом. За чарку вина солдаты насыпали маркитантам чарку жемчуга. Пленных отправили на работы в Николаевский порт. Выяснилось, что число защитников Измаила, получавших по списку довольствие, было сорок две тысячи. Больше половины из них легло убитыми, трупы закапывали в крепостном рву.
Гребной флот Рибаса, лодки Чепиги и Головатого зимовали под Измаилом. Граф Ланжерон, теперь полковник, получив известие, что в Париже готовится конституция, сказал Рибасу:
— Мой дунайский эпизод продолжается. Я остаюсь при армии.
Когда же стало известно, что он, Рибас и дюк Ришелье получат за Измаил золотые шпаги с бриллиантами и надписями «За храбрость», Ланжерон и Рибас поскакали в Яссы.
Гостеприимный Марк Портарий был рад их приезду, устроил в прежних покоях, велел служанке собирать на стол, на вопрос о Катрин сказал:
— Уехала. Сразу, как в Измаиле побывала, вернулась сама не своя и уехала.
— Она ездила в Измаил? — удивился Рибас.