Де Рибас
Шрифт:
— Теперь у «ас в женихах молодой граф Эльмпт! — тонко рассмеялся генерал-аншеф. — Да вот беда — он лютеранского вероисповедания и на дуэлях горяч.
Молодой Эльмпт был выслан из Петербурга за дуэль. Но о главном не сказал Суворов сидящему рядом с ним Рибасу: клан Зубовых по неизвестным причинам противился браку Наташи и горячего дуэлянта.
После приезда Суворова в Херсон совершилось то, чего давно ждал Рибас: его произвели в контр-адмиралы.
— Это справедливо, — сказал Суворов. — Хотя и жаль. Мординов вам житья не даст. Вы для адмиралтейства здешнего —
— Я уж пять лет, как при судах, — ответил Рибас.
— А они ваш гребной флот на хлеб и воду посадят, — пророчествовал генерал-аншеф. — Ждите интриг и препонов.
В начале декабря Рибас получил указ от 23 ноября 1792 года: «Контр-адмиралу де Рибасу о необходимости, ввиду доходящих известий о производимости турками морских вооружений, поставить Черноморский гребной флот в исправность и готовность не только к отражению, но и к успешным действиям во вред врагу».
Контр-адмиралу Рибасу было предписано подчиняться вице-адмиралу Мордвинову, а по войскам, на гребной флот назначенным, генерал-аншефу Суворову. Памятуя о том, что в свое время он оказал поддержку опальному при Потемкине Мордвинову, Рибас рассчитывал на дружеский прием, но Николай Семенович принял его официально, из-за стола не встал, руки не подал, смотрел исподлобья.
— В новом чине контр-адмирала я в вашем подчинении, Николай Семенович, — сказал Рибас.
— Как? В чине контр-адмирала? — удивился Мордвинов. — Это что-то несуразное.
Он показал распоряжение Екатерины, где Рибас по-прежнему именовался генерал-майором.
— Это недоразумение, — сказал Рибас.
— Как знать!
Вскоре рибасов чин был подтвержден, но Мордвинов упрямо продолжал обращаться к нему, как к сухопутному генералу, и глупость эта вызывала лишь раздражение Рибаса.
Тем временем Суворов торопил своих инженеров представить в Петербург планы будущих крепостей на Кубани, по Днестру и в Тавриде. Инженер-подполковник де Волан трудился над укреплением фортов Севастополя. Иван Князев строил Фанагорийскую крепость. В феврале Александр Васильевич вернулся из Тавриды, Рибас распахнул дверцу его кареты — генерал-аншеф сидел в ней с перевязанной рукой.
— Что случилось?
— Ах, помогите-ка…
Рибас отвел Суворова в дом, где тот прилег на шуршащий сенник.
— Турки? Татары? — спрашивал Рибас.
— Карета перевернулась! Слава богу, зубы целы. Что тут? В Петербурге по-прежнему спят? Деньги прислали?
Инженер де Волан отвез в Петербург планы крепостей, где они были высочайше одобрены. Денег требовалось миллионы. Граф не стал дожидаться распоряжений петербургских крючкотворов и заключал договоры с купцами, щедро выдавал им векселя — лишь бы скорее начали дело. Это было опрометчиво, но генерал-аншеф отмахивался от предупреждений Рибаса:
— Петербургские кабинет-варвары должны понимать: штык — чтоб крепости брать, рубль — чтоб строить.
В феврале 1793 года достигло днепровских берегов известие страшное: во Франции казнен король Людовик XVI. Говорили, что гильотина несколько раз ломалась, прежде чем отсечь голову представителю
Несмотря на трагические события не дремали военные дипломаты и агенты Гименея. Первые подписали трактат между Россией и Пруссией о новом разделе Польши. Вторые миропомазали баденскую принцессу Луизу-Марию-Августу, нарекли ее Елизаветой, и она обручилась с Александром Павловичем, сыном наследника. Кольца меняла венценосная бабушка. Растерянность от французских событий сменилась торжествами. Кафтан жениха был из серебряного глазета с бриллантовыми пуговицами.
Всякий раз возвращаясь от флотилии в Херсон, Рибас заставал Суворова все в большей печали: денег не слали, и погашать векселя не торопились в Петербурге.
— Я полевой офицер, а не торговец, — жаловался генерал-аншеф. — Но где денег взять для купцов? Они скоро судом на меня пойдут! Товары дали, а я им ни гроша.
К этому времени турецкие приготовления к войне поутихли, и в Херсон приехали казачьи полковники Головатый и Чепега. Черноморское казачество переводилось на Тамань, а посему за обильным прощальным ужином пили турецкую персиковую, а икра с солью и перцем пахла устрицами.
— А что с кошем на Беревани? — спросил Рибас. — Бросаете?
— Зачем? — хитро сощурился Чепега. — Антон Андреевич его подарил.
— Кому?
— А вице-президенту Салтыкову.
Рибас покачал головой:
— Недругу графа? Александр Васильевич обидится.
Головатый расхохотался:
— Каков от Салтыкова нам профит, таков и подарок. Я все по-петербургски устроил: ведомость велел лисарю Мигрину составить. Сколько там куреней? — спросил он у Мигрина, хлопочущего над бочонком с персиковой.
— Сорок, — ответил Мигрин.
— А бревен при каждом курене сколько?
— По восьми. Да куда они годятся? Сгнили.
— Ничего. У Салтыкова под Очаковом имение. Лес нужен. Я рассудил так: Салтыков нам ведомости на гнилую провизию шлет, а мы ему в ответ свою ведомость на такие же бревна представим.
Играли в карты. Под утро пили квас из терна. Прощались сердечно — позади пять лет боев и жарких дел.
На другой день Рибас рассказал Суворову о «щедром» подарке Головатого Салтыкову. Александр Васильевич хохотал, упал на сенник, а в это время вошел де Волан. Увидев смеющегося генерала, он неторопливо раскурил трубку, спросил:
— Сколько миллионов из Петербурга получили? Суворов вскочил, потемнел лицом.
— Сколько миллионов? Ноль! Такие вы планы крепостей составили, что в них никто в Петербурге разобраться не может!
— Пусть инженерному делу учатся, — невозмутимо отвечал де Волан. — Тогда и разберутся.
— А может план ваш плох?! — вдруг выкрикнул Суворов. — Поэтому денег и не шлют? Я не инженер.
— А если так, — теряя невозмутимость сказал де Волан, — то и не вам судить: плох ли план!
— Плох! — крикнул Суворов. — Потому что не убедил никого!