Дело Кольцова
Шрифт:
Острое, красивое нравится ему. Он тоскует по интересным жестам и значительным фактам. Он чопорно приподнимает плюшевую эмигрантскую шляпу перед постелью старого капитана, который умирая, посылает на смерть двух своих сыновей, но гораздо больше нравится ему маршал Жоффр, который «прибыл домой на Рождество в штатском платье, простой, как всегда. Никто не скажет, что в его руках судьба Франции. Но зато он помолодел на 10 лет, уверяю вас…»
Его тоскливому, неуемному, как сухая губка, честолюбию, которое порой палящим жаром прет из строки, нужны новые атрибуты. Останавливаясь где-то на биографии
Ему нужен новый крепкий двенадцатидюймовый железобетонный героизм. И он ждет этого, путешествующий фельетонист с беспокойной бородкой.
На белой дубовой двери — старая круглая жестянка: «Классная дама». И новенький, наскоро состряпанный плакат: «Комиссариат военных дел П. Т. К. [3] »
Где прежняя жиличка высокой строгой комнаты с целомудренно выбеленными стенами и широкими окнами на Неву? Уехала вместе со своими питомцами в Новочеркасск или где-нибудь в Елабуге отдыхает от петроградских ужасов и страстей?
3
Петроградская трудовая коммуна — организация исполнительных органов Советской власти в Петрограде в марте 1918 — феврале 1919 г.
Новые люди в Смольном.
У стены подле входа в «военный комиссариат» — тесное кольцо солдат, матросов, штатских. Лица у всех — безучастные, окаменевшие, серые от усталости и бессонницы. Но глазами все едят комиссара по военным делам.
Народному комиссару — не впервые. Он привык выдерживать взгляд толпы. А как должно быть трудно выдерживать его на себе — благоговейный и испытующий, молящий и недоверчивый взгляд!
Троцкий привык. Он и сам каждую минуту в наступлении. Неторопливо шевелит тонкими губами и одновременно пощупывает глазами лица собеседников. Тайный вызов: Верите? Боитесь?
Солдатам Троцкий чужд, нов и интересен. Таких они еще не видали. Подвойские и Мураловы, Зорины и Дыбенки — все свои, понятные, взнесенные на высоту стихийной красной волной, выброшенные из недр революции, из ее кроваво-огненного нутра. Лениных и Бонч-Бруевичей они тоже знают — многоречивые интеллигенты, «учителя» в «спинжаках» давно ходят в народ и плохо-ли, хорошо-ли — знакомы с ним. Такие, как Троцкий, еще не являлись…
Он пришел извне, снаружи. Пришел к революции, а не вышел из нее. Не русский и не иностранец. Как будто, еврей, но нет — кажется, не еврей.
Со своего лица, резко семитического, он смел все национальное, все личное, свое. В умных злых еврейских глазах поселил пустоту. От курчавой бородки оставил только один мефистофельский клок — старый знак международных авантюристов.
Он космополит. Он играет в общечеловечность. В этом его выигрыш. Русским людям чужд интернационализм. Во всей русской литературе нет ни одного героя-интернационалиста. И десятки космополитов — людей без отечества.
Солдаты свергли Николая, своего знакомого. Свергли Керенского, своего. А поставили себе — чужого интернационального человека с пустыми глазами
Они любят Троцкого. И его глаза. И его голос — пронзительный, скрипучий, скребущий гвоздем по стеклу.
Когда Троцкий говорит, это вулкан, изрыгающий ледяные глыбы. Это Анатома [4] , пришедший мириться с людьми. Что он им, умный, отважно-находчивый еврей, этим славянам, неожиданно сырым, лесным, скифам?
Чужое — дорого. Они верят Троцкому. Он им нужен. Он даст хлеба и мир.
…Солдаты не читали статей и фельетонов Троцкого, они не знают, что Троцкий обманул их.
4
Проклятый негодяй.
Что он не всечеловеческий, а свой, из Бахмута или Елисаветграда. Что он не вулкан, а хороший фельетонист. Они не знают Троцкого — газетного, сначала умеренно-пылкого автора «Писем» в меньшевистской «Искре». Потом изящного, речистого, с хорошими манерами Антида Ото из «Киевской мысли» и «Одесских новостей». Того, который был удобен и портативен. И свободно укладывался в нижний фельетон «Киевской Мысли». Который не старался дышать лавой, а был очень мил и разговорчив, и не было у него в глазах вселенской пустоты, этого веселого Троцкого — фельетониста.
Вообще, они разнятся характером. Троцкий — революционер и Троцкий — фельетонист. Иногда они даже мешают друг другу.
Бывает, что Троцкий — фельетонист нескромен в отношении Троцкого — революционера.
Недавно в «Известиях» Троцкий гневно осуждал и упрекал всех тех, кто «не хочет уйти в историю» с трагической печатью Робеспьера. Это не по-товарищески. Если Троцкий — революционер жаждет «трагической печати Робеспьера», то зачем Троцкому — фельетонисту об этом разбалтывать.
Ведь от Троцкого — революционера ждали не трагической печати, а мира и хлеба.
Журнал «Куранты», Киев, 1918 г.
…Период германской оккупации Украины подходит к концу. Успешно начавшееся осенью 1918 года наступление немцев на Париж закончилось поражением германских войск. Первая мировая война проиграна немцами. Результат этого — ноябрьская революция в Германии и бегство кайзера в Голландию. Немцам уже не до Украины. Германские войска уходят из Киева, прихватив с собою и «Гетмана всея Украины». В фельетоне под кратким названием «Немцы» Михаил Кольцов по существу как непосредственный наблюдатель подводит итог германской оккупации. Это одновременно и серьезный политический обзор, и острый сатирический памфлет.
НЕМЦЫ
Если вам нечего делать и вы любите историю, купите в писчебумажном магазине интересную фотографию «Гетман всея Украины в гостях у императора Вильгельма». Теперь это очень дешево.
Они стоя рядом на крыльце императорского замка. Гогенцоллерн слегка опирается на балюстраду, спокойный, немного усталый, будничный и томный в обманчивом сознании своего величия. Руки в карманах, глаза небрежно позируют придворному фотографу — глаза мужчины и крупного игрока, педанта, любителя лошадей и женщин.