Дело Кольцова
Шрифт:
1919 г. Зав. отделом хроники Всеукр. кинокомитета. Зав. Театральной секции Наркомвоена. Начальник Культпросвета 12-й Армии. Нач. Культпросвета Интернациональной Бригады. Замредактора газеты «Красная Армия». Секретарь Лит. Издат. Отдела ПУРа.
1920 г. Секретарь тов. Подвойского, Секретарь Уполномоченного НКИД в Одессе. Уполномоченный Академии Генштаба и корреспондент «Правды» на Юго-Западном фронте. Редактор иностранной радиоинформации НАРКОМИНДЕЛА.
1921 г. Зав. информчастью УНКИД в Петрограде. Военный политработник и редактор газеты на Кронштадтском
Сотрудник «Правды», «Изв. ВЦИК», «Красной газеты», «Гудка», «Красн. офицера» и др. сов. и парт. изданий.
Став штатным сотрудником «Правды», Михаил Ефимович из номера в номер публикуется в газете. Но Кольцову этого недостаточно, и он создает новый журнал, редактором которого и становится, — «Огонек». Вот как об этом рассказывает его брат Борис Ефимов, принимавший самое активное участие в появлении этого журнала.
«…С 1-го апреля 1923 года в Москве начал выходить массовый популярный еженедельник „Огонек“, существующий по сей день. Кольцов привлек к сотрудничеству в новом „Огоньке“ целую плеяду известных писателей и поэтов. Нельзя не вспомнить, что в первом номере „Огонька“ было напечатано знаменитое стихотворение Маяковского „Мы не верим“ по поводу опубликования правительственного бюллетеня о болезни В. И. Ленина.
Помню, как в огромной комнате дома по Козицкому переулку, в которой размещались и редакция, и контора нового журнала, толпились сотрудники и авторы. Все ждали, когда из типографии привезут первый номер новорожденного „Огонька“. Прозвучал телефонный звонок. Кольцов схватил трубку, послушал и стал часто моргать глазами, что у него было признаком неудовольствия или озабоченности.
— Новое дело, — сказал он, — звонит Рябинин из типографии и сообщает, что начальник Главлита Мордвинкин не дает разрешения на выпуск журнала. У него нет возражений по содержанию, но он категорически против названия „Огонек“… Мордвинкин… Мордвинкин, — задумчиво повторил Кольцов. — Послушай, — обратился он ко мне. — А не тот ли это Мордвинкин, у которого ты работал в Киеве в Редиздате?
— Если Владимир Юрьевич, то тот, — сказал я, и в моей памяти возникла довольно причудливая фигура с длинной народовольческой шевелюрой, козлиной бородкой и в высоких желтых сапогах.
— Будем надеяться, что тот, — сказал Кольцов, — и тебе дается срочное и ответственное задание: немедленно мчись в Главлит, во что бы то ни стало пробейся к этому Мордвинкину, пробуди в нем героические воспоминания о девятнадцатом годе в Киеве и вырви у него разрешение. Скажешь ему примерно следующее…
— А если он скажет… — начал я, выслушав брата.
— Не будем терять времени, — нетерпеливо перебил Кольцов, — дуй в Главлит, тебе достали мотоцикл.
Не могу сказать, что промчаться по булыжным мостовым, сидя на тряском заднем седле мотоцикла, было большим удовольствием, — и вошел я в Главлит, слегка пошатываясь. Быстро проскочив мимо зазевавшейся секретарши в кабинет начальника, я сразу увидел, что Мордвинкин — „тот самый“. Повторяя
— Доброго здоровья, Владимир Юрьевич! Если не забыли — девятнадцатый год, Киев, Редиздат, ваш верный секретарь Ефимов. Не мало с тех пор утекло… хе-хе…
Мордвинкин на меня посмотрел исподлобья, поверх очков, и то, что он пробормотал, можно было с одинаковым успехом принять и за „как же, как же“, и за „какого черта“. Но, согласно инструкции Кольцова, я стал оживленно рассказывать, какие известные писатели и поэты дали согласие сотрудничать в новом журнале и как подобный массовый журнал нужен широкому читателю.
Немного послушав с угрюмым видом, Мордвинкин прервал мою горячую речь, саркастически скривив рот:
— И поэтому вы решили взять для такого журнала название пропперовского публичного дома?!
— Владимир Юрьевич! — возопил я. — О чем вы говорите?! Какой публичный дом?! При чем тут Проппер?! Кто его помнит?! Это будет совершенно новый, советский „Огонек“ с новым, советским содержанием!
— Допустим, — сухо произнес Мордвинкин. — Так почему в таком случае для хорошего советского журнала вы не возьмете хорошее советское название?! Например, „Красная заря“, „Красный восход“, „Советская быль“? Да мало ли! Нет, разрешения на „Огонек“ я не дам.
И он уткнулся в бумаги, давая понять, что разговор окончен. Я представил себе, как будет разочарован и сердит Кольцов тем, что я не справился с его поручением, и страх придал мне новые силы.
— Владимир Юрьевич! — отчаянно заговорил я, — Владимир Юрьевич, а чем, собственно, плохо — „Огонек“? Хорошее теплое, русское слово! Когда хотят похвалить человека, говорят же: „этот человек с огоньком!“, „зайти к приятелю на огонек“, „в маленькой светелке огонек горит“, ей-богу, Владимир Юрьевич, хорошее название, ласковое, приветливое, увидите, оно всем понравится!
Мордвинкин угрюмо молчал, не поднимая глаз, и перебирал свои бумаги. Я уже решил, что моя миссия безнадежно провалилась. Но тут Мордвинкин тяжело вздохнул, как-то укоризненно покачал головой, вынул из ящика стола листок бумаги, что-то на нем написал и протянул мне, сказав с раздражением:
— Вот. Передадите в типографию.
То было главлитовское разрешение № 8195 на выпуск журнала! Так „Огонек“ остался „Огоньком“, начал выходить в свет и действительно скоро завоевал читательское признание».
В журнале охотно приняли участие наиболее интересные авторы того времени: Катаев, Ильф, Петров, Зощенко, Мандельштам, Эренбург, Бабель и многие, многие другие. Можно сказать, что журнал смог охватить практически все стороны политической, экономической и культурной жизни не только СССР, но и заграницы. Тираж нового журнала возрастал с каждым месяцем.
Еще из воспоминаний Б. Ефимова:
«Как-то Миша мне сказал:
— А знаешь, меня вчера вызывал Сталин.
Имя Сталина тогда еще не вызывало панического страха, и я очень спокойно спросил: