Дело Кольцова
Шрифт:
ЛЕВИН был с 1929–30 годов в приятельских отношениях со мной, ПРОКОФЬЕВОЙ, ГУРЕВИЧЕМ и ЗОЗУЛЕЙ и обменивался с нами своими антипартийными мнениями о бесчувственности и безучастности партийной среды к воспитанию и формированию молодого человека и его индивидуальности.
Примерно зимой 1932 года ГУРЕВИЧ и ЛЕВИН по поручению издательства (моему и ПРОКОФЬЕВОЙ) отправились на Урал, на Вишерский бумажный комбинат, с личным письмом ПРОКОФЬЕВОЙ С.Е. к начальнику комбината — нарковнудельцу БЕРЗИНУ, по которому они добились от него внеплановой отгрузки бумаги издательству. После этого ГУРЕВИЧ И ЛЕВИН установили постоянную связь с БЕРЗИНЫМ из Москвы и в Москве.
В последние годы ЛЕВИН сблизился с писательницей ГЕРАСИМОВОЙ B.C., бывшей женой писателя ФАДЕЕВА А.А., которая примыкала к группе при «Огоньке» и полностью разделяла взгляды ЛЕВИНА. И с ЛЕВИНЫМ и ГЕРАСИМОВОЙ
БИНЕВИЧ А.И. перешел в мае 1937 года на работу директора издательства «Огонек» из Наркомпроса РСФСР, где он был секретарем б. наркома БУБНОВА, работая при нем в течение многих лет. БИНЕВИЧ был рекомендован на работу Феликсом КОНОМ, который был ранее связан с ним по газете «Красная звезда». Кроме того я раньше лично знал БИНЕВИЧА и хорошо к нему относился. Придя в издательство к моменту моего вторичного отъезда в Испанию, БИНЕВИЧ договорился со мной о том, что в мое отсутствие будет как директор бережно относиться к кадрам издательства, т. е. иными словами, сохранит на работе всю подобранную мною в предыдущие годы группу. Так оно произошло и на деле. Вскоре, однако, БИНЕВИЧ был отделом печати ЦК снят с работы директора за засорение кадров издательства политически сомнительными людьми. Использовав свой отпуск, он стал хлопотать о возвращении в издательство на какую-нибудь другую должность. Мое предложение работать завхозом или агентом по сбору объявлений его не удовлетворяло. Он написал письмо ЕЖОВУ Н.И., который его знал по совместной работе в ЦК. В результате, по-видимому, указаний Н. И. ЕЖОВА и поддержки Феликса КОНА, мне позвонил зам. зав. отделом печати ЭРЛИХ М.М. и от имени отдела порекомендовал допустить БИНЕВИЧА к работе пом. редактора журнала, что я и сделал. БИНЕВИЧ пробыл на этой работе до своего ареста летом 1938 года.
ЗОЗУЛЯ Е.Д. начал свою деятельность в буржуазной печати, в одесских газетах и в петербургском журнале «Сатирикон». Познакомившись в 1917 году, я сохранил с ним дружеские отношения в последующие годы. Одновременно со мной он начал работать в «Огоньке» и постоянно ведал в нем литературной частью.
ЗОЗУЛЯ подходил к печатанию в «Огоньке» литературных материалов с тем же мелко-буржуазным мерилом, что и я. Он культивировал аполитичные рассказы, очерки и стихи, выхолащивая в политическом отношении журнал. Он до крайности сузил круг авторов журнала, руководясь в печатании их соображениями семейственности и кумовства. Благодаря моей постоянной поддержке ЗОЗУЛЯ прочно устроился в «Огоньке» и в текущей редакционной работе играл роль соединяющего звена в тесной группе литераторов при журнале.
Особым его покровительством пользовались АБОЛЬНИКОВ С., ЗАРУБИН И., КОЛОСОВ М. В групповых целях ЗОЗУЛЯ принимал и печатал недоброкачественный литературный материал членов группы. При мне он играл роль прихлебателя.
РЯБИНИН (РУБИНШТЕЙН) Л. С. был до 1927 года одним из руководящих работников в «Огоньке», являясь его ответственным секретарем и в мое отсутствие фактически ведал журналом. Человек авантюристический, безграмотный (в прошлом прапорщик царской армии) до «Огонька» работал в ГПУ, уполномоченным или начальником отделения и в РОСТА (ТАСС). В «Огонек» он втащил своего помощника из ГПУ, РЯДНОВА П.Я., который занял должность управделами издательства. РЯБИНИН и РЯДНОВ привлекали на работу в издательство антисоветских людей, как например, троцкистов ШАТУНОВСКОГО Я.М., ЯСНОГО, БЕЛОЭМИГРАНТА ДЮШЕНА. РЯБИНИН был связан с бывшими чекистами ПЕТЕРСОМ Я., САМСОНОВЫМ Т., также с бывшим секретарем МК — БАУМАНОМ. РЯБИНИН и РЯДНОВ имели конфликт со мной и ПРОКОФЬЕВОЙ и были сняты с работы, после чего РЯБИНИН пошел на работу в «Союзфото», а РЯДНОВ вернулся в ГПУ (кажется, он работал в НКВД до конца 1938 года).
В 1936 г., будучи командирован в «Правду» на работу в фотоотдел, РЯБИНИН обратился ко мне за рекомендацией и получил ее.
КАРМЕН Р.Л., журналист, фото-репортер и кино-оператор, работал в «Огоньке» с 1923 года, пользуясь покровительством моим и ЗОЗУЛИ и являясь моим учеником в газетно-журнальной работе.
Работая в «Известиях» КАРМЕН был близко связан с ТАЛЕМ и КРИВИЦКИМ, поселил последнего у себя на квартире и после его ареста сохранял его архив. В 1938 году КАРМЕН вел антисоветские разговоры о разгроме старых партийных кадров.
АБОЛЬНИКОВ С.Я. работал в начале в журнале «РОСТ» (под редакцией КИРШОНА В.) и был активным рапповцем. Затем перешел на работу секретаря журнала «Огонек» и секретаря парторганизации. АБОЛЬНИКОВ был человек подхалимского склада,
ПРОКОФЬЕВА С.Е. была со мной знакома с 1919 года, когда я работал с ней и ее мужем — ПРОКОФЬЕВЫМ Г.Е. (б. Замнаркомвнудела) в политотделе XII армии. Затем я их потерял из виду, вновь встретился около 1927 года и пригласил ПРОКОФЬЕВУ на работу в издательство. Здесь она была редактором «Женского журнала», затем, до мая 1937 года директором издательства. В этой должности ПРОКОФЬЕВА по моим указаниям и с моего ведома организационно осуществляла вредный деляческий курс в работе издательства и поддерживала в нем чуждые враждебные элементы.
Перечисленные антипартийные и антисоветские дела лиц, входивших в группу при «Огоньке», мне были известны, я их, покрывал и в этом являюсь виновным.
Возобновив знакомство с ПРОКОФЬЕВЫМИ, я бывал у них на дому и на даче. Здесь часто бывали также работники НКВД — МИРОНОВ, ФРИНОВСКИЙ, ШАНИН, СТАНИСЛАВСКИЙ, ГОРЯНОВ, ФЕЛЬДМАН, а также директор Промбанка — ПОПОВ Н.В., Наркомторг — ВЕЙЦЕР, его жена Наталья САЦ, поэт ЛУГОВСКОЙ, артисты БЕРСЕНЕВ и ГИАЦИНТОВА. Времяпрепровождение носило домашний, легкомысленный характер. Иногда ПРОКОФЬЕВ рассказывал мне о своих огромных успехах в борьбе с вредительством и в области перевоспитания осужденных вредителей. Он уверял, что силами вредителей, находившихся в его ведении, он может выполнять ряд хозяйственных задач, например, по конструкции машин и предметов вооружения гораздо быстрее и лучше, чем соответствующие хозяйственные организации и Наркоматы.
В конце 1936 года, находясь в Испании, я узнал из газет о назначении ЯГОДЫ и ПРОКОФЬЕВА в Наркомсвязь, а затем получил письмо от ПРОКОФЬЕВОЙ С.Е., где среди прочего говорилось, что «Георгий стал почтарем, и очень доволен своей новой работой». Приехав в апреле 1937 года в Москву, я дважды посетил ПРОКОФЬЕВЫХ на дому. При первом посещении я лишь на ходу видел ПРОКОФЬЕВА. При втором моем приходе он был в очень мрачном настроении. На мой вопрос, чем объясняется арест ЯГОДЫ, он сказал, что это связано с денежными злоупотреблениями. Я спросил также — чувствует ли себя он, ПРОКОФЬЕВ, сопричастным к делам ЯГОДЫ. Он ответил, что как заместитель наркома он ответственен за многое, совершенное ЯГОДОЙ, о чем он знал и не сигнализировал, в частности, за какие-то махинации ЯГОДЫ с драгоценностями. На другой день ко мне на квартиру пришла ПРОКОФЬЕВА С.Е. в почти невменяемом состоянии и рассказала, что вскоре после моего ухода ПРОКОФЬЕВ арестован. Она согласилась, с тем, что дальнейшая ее работа в издательстве невозможна и отправилась сдавать дела.
Через несколько дней она вновь посетила меня, прося о предоставлении ей площади в доме издательства, так как ее выселяют из дома НКВД. Услышав, что предоставить ей площади нельзя, она сказала: «Мне только остается просить НКВД арестовать меня». О встречах и разговорах с ПРОКОФЬЕВЫМИ я сообщил Н. И. ЕЖОВУ тогда же. Я, однако, считаю себя виновным в связи с семьей ПРОКОФЬЕВЫХ.
Основной литературно-политической моей работой была работа в «Правде». До конца 1930 и начала 1931 года я имел здесь функции только литературного сотрудника со стороны, внутри редакции не работал, а приносил фельетоны, большей частью на мною же выбранные темы. По работе я преимущественно был связан с М. И. УЛЬЯНОВОЙ, а также с И. И. СТЕПАНОВЫМ-СКВОРЦОВЫМ, Е. ЯРОСЛАВСКИМ, позднее — с В. ПОПОВЫМ-ДУБОВСКИМ, Д. МАРЕЦКИМ, М. КАНТОРОМ, являвшимися членами редколлегии.
Раз или два в год в редакции появлялся БУХАРИН, в текущей работе участия не принимавший. Отношение со стороны БУХАРИНА и МАРЕЦКОГО ко мне было хорошее, хотя они не имели близкого общения со мной, ограничиваясь предложениями почаще давать фельетоны.
В редакции происходили, в 1928–29 годах, при участии бухаринской школы, ряд закрытых совещаний, на которые я не был допущен. Полагая, что это совещания по редакционной работе, я не раз просил М. И. УЛЬЯНОВУ разрешения присутствовать на них, на что получал ответ, что совещания по специальным вопросам и мое присутствие не требуется. Я чувствовал себя беспризорным и в отношении ответственности за те свои фельетоны, где разоблачались бюрократизм, головотяпство, вредительство. Помещая эти статьи, редакция не интересовалась фактическим материалом, положенным в их основу, а затем, когда на фельетоны поступали возражения от затронутых ими лиц — направляла дела в ЦКК, устраняясь от ответственности и предоставляя мне самому защищать в ЦКК свою правоту.