Дело Мотапана
Шрифт:
Завтрак, даже без гостей, — это церемония. Прежде чем сесть за стол, все переодеваются. За столом прислуживают лакеи, а когда уже все подано, их отсылают. Это время, когда обмениваются признаниями, строят планы, мирятся, если мимолетное облачко омрачило супружеские небеса, а иногда и ссорятся.
У Кальпренедов завтрак уже не считали пиршеством, как в те счастливые времена, когда графиня была еще жива и садилась напротив своего мужа, между дочерью и сыном. Она умерла и, казалось, унесла с собой радость. Но все же это были самые приятные минуты
Граф де ля Кальпренед от рождения обладал двумя недостатками: страстью ко всему новому и уверенностью в том, что он создан для великих свершений. Стоило какому-нибудь изобретателю обратиться к нему, и граф тут же изъявлял желание помочь ему своими деньгами и влиянием. А узнав о каком-нибудь смелом проекте или отважной спекуляции, он вызывался участвовать в деле. К несчастью, эти спекуляции почти никогда не удавались, а проекты рушились. И все же Кальпренед сохранил часть своего состояния, потому что некоторые его финансовые начинания все же обернулись успехом, но от богатства остались одни воспоминания. Однако граф смотрел в будущее без стыда и страха и был готов принять разорение так же спокойно, как и владел богатством.
Жена его была почти бедна, когда он на ней женился, и ничего не оставила ему после своей смерти, во владение ничтожным состоянием вступил сын Жюльен. Дочери графа, Арлетт, еще не исполнилось двадцати лет, и пока не пришло время для отчета по опеке, которого девушка, конечно, не стала бы требовать. Она обожала отца и тянулась к нему, тогда как Жюльен стремился к независимости. Юноша любил надменного старика и во многом походил на него, но не мог довольствоваться скучной жизнью, которую, впрочем, граф ему и не навязывал.
Жюльен с большим удовольствием общался с сестрой. Ей одной он поверял свои горести, а она утешала его и давала советы. Брат всегда был готов защитить ее, а она — пожертвовать для него многим.
Не было его дома и на другой день после той полной приключений ночи, которая сыграла такую важную роль в жизни Альбера Дутрлеза. В то время как граф с дочерью сели завтракать, как всегда, ровно в полдень, Жюльен пил кюммель в кофейне «Лира». Кальпренед не изменял своим привычкам и, каковы бы ни были его денежные дела, содержал дом если не на широкую ногу, то по крайней мере достойно.
Господин и госпожа Бульруа тешили свое самолюбие, рассказывая друзьям, что мебель Кальпренедов описана, а серебро заложено. Их сын Анатоль злословил еще больше, но это не волновало графа и его дочь. К несчастью, у них были заботы поважнее…
Граф вошел в столовую мрачнее обычного. Арлетт была бледна, и глаза ее покраснели от слез.
— Ты выходила сегодня утром? — спросил граф, целуя дочь
— Да, папа, я ходила в церковь, — ответила Арлетт после некоторой заминки. — Я бы предупредила вас, но вы были не одни.
— Мотапан удостоил меня своим посещением. Ты его не встретила?
— Нет, папа.
— Опять Жюльена нет, — продолжал граф, нахмурившись.
— Кажется, он пошел на урок фехтования, — робко проговорила девушка.
— Чтобы прийти в себя, — ответил Кальпренед с горечью. — Я слышал, как он всю ночь приходил и уходил, и думаю, что он вообще не ложился. Впрочем, я очень рад, что он не завтракает с нами, потому что должен с тобой серьезно поговорить. Оставьте нас, Жюли, — велел он горничной.
Наступило молчание. Граф, налив себе чая, смотрел на Арлетт, потупившую глаза. Она предчувствовала близкую беду.
— Знаешь, зачем ко мне приходил Мотапан? — вдруг спросил граф де ля Кальпренед.
— Нет, папа, — ответила девушка.
Прежде она нечасто слышала о Мотапане от отца.
— Ты не догадываешься, чего он у меня просил? — продолжал граф.
— Я полагаю, он говорил с вами о делах.
— О делах? Он просил у меня твоей руки.
Арлетт вздрогнула, и слезы выступили у нее на глазах.
— Дерзость этого человека переходит все границы! — воскликнул граф. — Его предложение оскорбительно. Я полагаю, ты тоже так думаешь?
— Оно так странно, что я не могу его объяснить, — прошептала Арлетт.
— А я объясняю его очень просто. Он богат, а я уже нет. Он думает, что его миллионы помогут ему преодолеть разделяющее нас расстояние.
— Он очень плохо знает вас, папа.
— А тебя еще хуже. Ты не была бы моей дочерью, если бы не презирала деньги… Знаешь, что я ему ответил? — продолжал граф.
— Знаю.
— Я сказал этому выскочке, что моя дочь не может носить его смешную фамилию, которую он откопал в каком-нибудь географическом словаре, и даже не старался смягчить отказ. Поверишь ли, у него хватило наглости настаивать и глупости напомнить мне, что он барон! Я посмеялся над этим и пресек его дерзкие речи. Он вышел в бешенстве, хотя, конечно, этого не показал. Мы расстались без ссоры, но я приобрел непримиримого врага.
— К счастью, вам нечего его опасаться.
— Нечего? Да — в том смысле, что он не посмеет открыто объявить мне войну. Те отношения, которые я с ним поневоле поддерживал, скоро закончатся, потому что я решил через полгода освободить квартиру.
— Вы хотите оставить этот дом? — порывисто спросила Арлетт.
— Да, конечно. А тебе разве жаль?
— Вы всегда поступаете правильно, папа. Только… Я привыкла к этому дому… он напоминает мне о многом… Здесь умерла моя бедная мама.
— В той квартире, из которой мне пришлось переехать и которую теперь занимает этот человек, — сказал граф мрачно. — Я часто жалею, что не купил этот дом, когда Мотапан хотел его продать. Я сберег бы часть состояния… и мог бы оставить что-нибудь тебе.