День последний
Шрифт:
— Сойди вниз, а потом вдоль речки, вдоль речки — вон до тех деревьев. За ними монастырь, — сказал ему на прощанье послушник.
Приложив руку козырьком ко лбу, Теодосий поглядел в ту сторону. На глазах его выступили слезы. Солнце светило ему прямо в лицо; ветер, дуя с реки, отвевал в сторону его длинную бороду. День был настоящий летний— светлый, радостный.
Но Теодосий видел только эту купу деревьев и думал о том, приветит ли его отец Григорий, полюбит ли его, как свое духовное дитя. От монахов Эпикерииева монастыря, которые первые сообщили ему о дивном старце, он знал, что Григорий Синаит со всеми ласков и добр, что для каждого у него найдется наставление
Перебирая в памяти все эти сведения, Теодосий все сильнее распалялся ревностью попасть в число избранных духовных чад Григория Синаита. И его охватило нетерпение: поскорей бы увидеть старца, облобызать его руку, в первый раз получить от него благословенье. ..
Он отнял руку ото лба, поднял сумку и посох. Надо идти! Отыскал глазами дорогу. Видно было, что сюда часто ходят из обители то за бревнами, то за желудями, из которых бедные монахи нижут четки. Теодосий заметил отпечатки конских или ослиных копыт; возле узкой дороги тянулся даже свежий след бревна, которое волокли по земле. Он перекрестился и стал спускаться вниз. Теперь, когда цель путешествия была уже близка, им овладел смутный страх, как бы кто не помешал ему попасть в монастырь.
«Что, если в обитель явились другие хусары и встретят меня там? — При этой мысли у него сжалось сердце.—Господи, господи, помоги мне увидеть преподобного, а там — да будет воля твоя!»
Дойдя до поворота к реке, он заметил, что от монастыря навстречу ему идут двое, ни по одежде, ни по походке нисколько не похожие на монахов. Они о чем-то разговаривали и еще не заметили его. Только поровняв-шись с ним, путники подняли глаза и, увидев его, сразу остановились. Лицо одного, более старого, носило след ожога. Лохмотья на них были покрыты сажей. «Углежоги»,— подумал Теодосий и, видя, что они глядят на него с удивлением и смущенно, первый подошел к ним. Это в самом деле были углежоги, те сам^-. Постол и Трифон, у которых Райко с дружиной д\л::.л по дороге из Чуй-Петлева короткий привал.
— Добрый вечер! — приветливо промолвил Теодосий.
Углежоги поклонились так же смиренно, каккланялись уезжавшим хусарам, и ответили в один голос:
— Бог в помощь, отец!
— И вам тоже! — сказал монах и, на ходу благословив встречных, продолжал свой путь.
«Они только что из монастыря; значит, там все спокойно», — подумал он.
— Отец, отец, помоги нам, не проходи мимо! — воскликнули углежоги ему вслед.
Теодосий обернулся.
— В чем дело, люди добрые? Чем я могу помочь вам?
Они подошли к нему и, упав перед ним на колени, стали целовать полу его рясы.
— Встаньте, встаньте, христиане, — смущенно забормотал Теодосий, стараясь их поднять. — Кто я такой? Чем я лучше вас? Ну вот так, — промолвил он, когда они поднялись на ноги. — Теперь скажите, чего просите, и я, с божьей помощью, сделаю, что могу.
Углежоги, держа истертые шапки в руках, глядели на него покрасневшими глазами.
— Внука мы в монастырь отдали, — первый начал Трифон. — Вздумал читать-писать учиться, а мы — люди простые, углежоги, ни аза, ни буки не знаем. Прости, отец!
— Больно набожный мальчонка. «Пойду,
— Хорошо сделали, христиане, — сказал Теодосий. — А звать как?
— Климентом. Ты, отец, тоже в монастырь идешь?
Теодосий кивнул.
— Так мы и думали, оттого тебя остановили. Уж ты не сердись, отец! А будешь в монастыре, не забудь про нашего внучка-то, наставляй его, просим тебя, — заговорили оба, волнуясь, перебивая друг друга. — Он — паренек покорный, ласковый. И видения у него бывают. Ты его спроси, он тебе все расскажет.
— Я не забуду, — успокоил их Теодосий.
Углежоги снова кинулись было целовать полы его рясы, но он их остановил. Трифон вытер рукавом выступившие на глазах слезы. Потом словоохотливо пояснил:
— Он у нас один, отец, — и за сыночка и за товарища. Тяжко нам без него будет, да видно — воля божья! Был бы только жив-здоров, — да и с нас бы тревога долой! Ведь в лесах наших на что уж пусто да безлюдно, а все случаются лихие люди; того и гляди обиду ему какую сделают. Нынче, к примеру, до чего страшно было. Перво-наперво приезжают хусары. Ну, ничего. Посидели они, попотчевали мы их чем бог послал, потолковали с ними... А через два дня откуда ни возьмись царские ,люди — хусаров ищут. Давай нас расспрашивать, му-пить: когда приходили, куда yIJV!H да зачем мы их принимали. Натерпелись мы страху. И потом все вверх дном перевернули: скирды раскидали, кошару развалили, трех барашков зарезали. «Чего вы ищете?» спрашиваем. А они: боярышню, мол, хусары увезли, из Одрина в царском поезде ехала, дочка какого-то великого боярина Петра, вельможи царского. Так не здесь ли, мол, не у вас ли ее спрятали? А где у нас спрятать, куда схоронить? Что у нас есть-то? Прутья да листья, только всего.
— Хлебнули мы горя, — отозвался и Постол, качая седой головой. — Спасибо, живы остались.
Теодосий опустил голову, побледнев еще больше. У него дрожали борода и усы. Он, видимо, шептал молитвы.
— Прощайте, христиане. Счастливого пути, — вдруг промолвил он и повернулся, чтоб идти дальше. —А насчет внука будьте спокойны!
— Спасибо, отец, — в один голос воскликнули углежоги. — Коли братья и сестры есть, пусть за твою доброту бог им воздаст! Сам-то ты божий, тебе ничего не надо.
Они еще раз, сняв шапки, смиренно отвесили ему глубокий поклон и зашагали дальше.
Пошел своим путем и Теодосий, опустив голову на грудь. «Сестру мою хусары похитили, Елену!» — твердил он сам себе, и жалость к Елене, к отцу росла в его груди. Но печаль эта была какая-то тихая, далекая, словно речь шла не о живых людях, а о покойниках, — так привыкло его сердце сжиматься при мысли о страданиях святых мучеников и молчать в минуты собственной скорби. Но как бы ни была эта скорбь тиха и далека, она поселилась у него в душе и точила ее, как капля, падая на одно и то же место, точит камень.
«Отец уже стар; он не перенесет этого известия, — поднимался в нем голос, сливаясь с журчаньем реки, по берегу которой он теперь шел. — Надо пойти к старику, поддержать его на старости лет и закрыть ему глаза. Надо, надо!» И Теодосий готов был остановиться и уже оглядывался назад; но при мысли о том, что, значит, придется пройти обратно весь этот длинный путь, ночевать в тех же самых лесах и доедать остатки хлеба, так и не повидав отца Григория, не услышав ни слова из его уст.
у него подкашивались ноги, и силы покидали его. И он попрежнему держал путь на монастырь, слепой и глухой ко всему остальному.