День последний
Шрифт:
Ветер сдул облака пыли в сторону, и боярышня увидела зеленый боярский плащ Момчила, скакавшего впереди.
Она горячо перекрестилась, и губы ее зашептали молитву.
12. В ПАРОРИЮ
Тот день, когда Сыбо с Момчилом похитили Елену и Райко отвез ее в монастырь св. Ирины, брат ее Теодосий провел взаперти в хлеву, пленником бешеного фанатика, старого злого Амирали. Кроме мучительного сознания, что встреча с отцом Григорием отодвигается на неопределенное время, он никаких неприятностей не испытывал. Лука, все такой же молчаливый и хмурый, носил ему козье молоко, просяной хлеб и воду, а раз даже вытащил потихоньку из-под полы немножко щавелю и мелкой землйники.
Там уже совсем стемнело, когда Теодосий очнулся от своих грез. Он забыл и о плене и об Амирали и думал только о той радости, которая ожидает его в Парории, у преподобного. Снаружи пение умолкло, и все затихло.
Потом раздался стук в дверь, и голос Луки произнес:
— Выходи, выходи!
Приоткрыв дверь, Теодосий увидел послушника, который стоял прямо за порогом с той же толстой дубиной в руке. Лицо его было пасмурно, как всегда. Прислушавшись, он тихо заговорил:
— Собирайся, отец! Амирали заснул, и я отведу тебя в Парорию.
Теодосий поглядел на него с изумлением.
— Как бы на тебя не обозлились разбойники, да и старик? Не надо его обманывать, брат Лука.
Послушник опустил глаза и еще больше нахмурился.
— Идем, идем, — глухо пробормотал он. — Здесь останешься, плохо тебе придется.
И после небольшого молчания резко, раздраженно прибавил:
— Обо мне какая тебе печаль? Хусаров нету: поехали царскую свадьбу грабить. А старика я не боюсь.
Послушник кивнул в сторону развалин, откуда доносился громкий храп.
— Добрая у тебя душа, брат, — сказал Теодосий. — Пойдем со мной в Парорию. Отец Григорий и тебя примет.
Лука покачал головой.
— Нет, там мне нечего делать. Я — человек простой, неученый. А ежели коз и овец пасти, так это и на селе можно. Вот помрет старик, и уйду на село.
— Так говорить грешно, — укоризненно промолвил Теодосий. — Как будто ты своему наставнику смерти желаешь. Никто не ведает ни дня, ни часа. Это одному богу известно.
Вдруг ему пришла в голову одна мысль.
— Уж не болен ли Амирали? Не на смертном ли одре он лежит? — спросил Теодосий, внимательно поглядев на послушника.
Лука пошевелил своей тяжелой дубиной и, как-то странно улыбнувшись, ответил:
— Он всегда болен. А хоть бы и помирает? — вдруг сердито крикнул он, сверкнув глазами. — Тебе что? Туда ему, окаянному, и дорога. Он тебя погубить хотел, а ты ...
— Погубить меня? — удивился Теодосий и про себя произнес: «Прости ему, боже, его прегрешение!»
И осенил себя крестом.
Лука поглядел на него насмешливо, потом быстро наклонился к нему.
— Поджечь хлев, в котором ты заперт был, вот что мне старик приказал, — шепнул он ему на ухо. — Крестись, не поможет. Сегодня я не послушался, глухим притворился, а завтра, кто знает, — может, придется!
Он опять пошевелил
— Пойдем, а то он того гляди позовет. Уж поздно.
Теодосий опустил голову, не глядя на собеседника. Он
не думал о том, что ему угрожает смерть, а скорбел об Амирали: как это в душу старика вселился злой дух? И что делать ему самому? Вступить ли в борьбу с сатаной или бежать, уступив ему поле сражения? То ему хотелось остаться, поговорить с Амирали и смягчить его сердце, то он видел себя коленопреклоненным перед отцом Григорием, и душа его трепетала от восторга.
Но Лука не дал ему много времени на размышление.
— Идем, идем, отец, — сердито промолвил он. — Я и осла приготовил и харчей на дорогу припас. Что голову повесил? О чем размышляешь?
Теодосий поднял голову и, ни слова не говоря, направился к башне, откуда слышался храп старика.
— Что, что ты делаешь, отец Теодосий? — воскликнул в испуге Лука, догоняя его.
— Брат Лука, —тихо ответил Теодосий, — что было бы, если б господь наш Иисус Христос бежал от сатаны, когда проклятый в пустыне его искушал? Подумай только, как он пугал господа нашего, какие J<oзни ему строил, чтобы запутать его и погубить, — но Христос, как воин в поле ратном, не отступил перед лукавым и этим спас род человеческий. Так господь поступил и нам по его примеру поступать велел. Аминь.
— Аминь, аминь! — подтвердил Лука и слегка потянул уходящего за подрясник. — Отец, отец! — прошептал он. — Я ведь сказал тебе: старик спит, а может, и в лихорадке. Оставь его!
Теодосий, ни слова не говоря, смело подошел к развалинам башни и остановился у притворенной двери в келью, где спал старик. Толкнув дверь, заглянул внутрь. Было уже темно, и мерцающий свет лампады озарял лежащего на кровати у противоположной стены старого монаха. Теодосий прислушался. Доносилось тяжелое дыхание спящего. Он открыл дверь и вошел. Некоторое время стоял неподвижно, задумавшись, потом встал на колени перед лампадой и принялся читать молитву. Лука остался на пороге, не двигаясь ни вперед, ни назад, — хмурый, встревоженный. Уже совсем стемнело, и за плечом его блестели первые звезды.
Вдруг Лука заметил, что старик медленно открывает один глаз. Быстро наклонившись, он шепнул Теодосию:
— Вставай! Амирали смотрит.
Прежде чем Теодосий успел встать с колен, старик открыл другой глаз и, тяжко кряхтя, приподнялся на постели, устремив на пленника удивленный взгляд. Он как будто не узнавал его.
Сотворив два глубоких поклона перед иконой, Теодо-сий повернулся к Амирали. В то же мгновенье глаза старика загорелись огнем, лицо его искривила судорожная гримаса, и он, угрожающе подняв правую руку, дрожащим голосом крикнул:
— Вон, вон, сатана! Изыди, окаянный! Чтоб духу твоего здесь не было! Сдохни, валяйся падалью на перепутье! Вон, псоглавец!
Схватив со скамейки, стоявшей у его изголовья, какую-то книгу в тяжелом переплете, старик швырнул ее
прямо в лицо Теодосию. Тот принял удар, не шелохнувшись. Тонкая струйка крови потекла у него из лево'й: ноздри. Он вытер кровь полой рясы и попятился к двери.
— Прости тебя боже за то, что ты творишь, — печально промолвил он. — Я ухожу.
И он, немного ссутулившись, вышел из кельи, а вслед ему продолжали нестись бешеные проклятия и ругательства злобного Амирали. Теодосий пошел по той же тропинке, по которой пришел с Лукой. Подойдя к ограде, увидел перед собой человеческую фигуру. Это был Лука. Послушник держал за повод мирно щипавшего траву белого осла.