День последний
Шрифт:
Арон спрятал оружие, словно под влиянием какого-то страха, и, сделав еще несколько шагов, заглянул через плечи стариков в середину круга.
Только тут он увидел, что> там сидит еще один еврей, в котором он узнал равви Шемайю, одетого совсем иначе, чем другие. Его широкая одежда и шапка были белые, только грудь покрывала нечто вроде золотой кольчуги из позументов, с бахромой внизу. Шапка была тоже обшита золотым кантом, а на лбу и на левом плече висели маленькие пергаментные свитки. Перед этим евреем, между двух светильников, лежали три мраморные доски, каждая с особым рисунком: на одной был изображен семисвечник, на
В тот момент, когда Арон наклонился над сидящими, старый равви засунул руку в ларец, набрал полную горсть костей и кинул их на доску, шепча при этом какие-то заклинания. Остальные евр еи тоже что-то забормотали и с любопытством вперились в линии и буквы.
Ударившись о доску и подскочив, кости расположились по-разному: большая часть черных упала на цы-новку, а белые сосредоточились на нижнем крае доски, возле десятой синей буквы. Старый Шемайя, опустив свои раскосые глаза, потрогал кости. На лице его изобразилась радость.
— Малкхут! Царство! — пробормотал он и, погладив себе бороду, поглядел на остальных.
Старики зашумели, забормотали все сразу, указывая друг другу на кости. Равви Шемайя, собрав белые и черные кости, отложил их в сторону, достал из коробки новые и кинул их на доску с теми же заклинаниями. В этот раз на цыновку попало немного костей; зато белые, смешавшись с черными, сгруппировались с левой стороны, возле красных букв. Одна^ белая кость задержалась на синей букве в середине рисунка.
Старик наклонился еще стремительней и, схватив дрожащей рукой одинокую белую кость, торжествующе воскликнул:
— Тиферет!
Потом, указывая на красные буквы, продолжал:
— Слава Иегове! Радуйтесь, сыны Израилевы! Уримы и тумимы сочетались, и белые — над мужскими сефиро-тами! Новая Эсфирь победила!
— Эсфирь, Эсфирь! — повторяли один за другим старики, зашевелившись: кто старался получше рассмотреть линии и буквы, кто заговорил с равви Шемайя — взволнованно, но чинно.
Наконец, когда старейшины наговорились и отдали должную дань удивлению, равви Шемайя заботливо убрал уримы с тумимами в ларец и, произнося всякие заклинания и нашептывания, запер его. Потом, постучав по нему тылом руки, встал, кряхтя и охая. Не успел он совсем подняться, как к нему подбежали два высоких молодых еврея, коротко подстриженные и с такими же подвесками на одежде, как у него. Он что-то шепнул им, и они быстро убрали все три доски, а вместо них принесли маленький жертвенник, на котором курились ароматные травы. Они поставили его посередине горницы. Густой дым поднялся к потолку, заклубился между стропил, стал спускаться обратно. Вся комната наполнилась дымной мглой, застелившей лица присутствующих. Старик достал откуда-то большую книгу и принялся быстробыстро читать нечто, не похожее ни на песню, ни на молитву. Всякий раз как он произносил одно слово, все время возвращавшееся и похожее на имя, старики все вместе дружно и настойчиво стучали в пол.
Арон, попрежнему стоявший в стороне, позади стариков, увидел, что по знаку, данному равви, из маленькой
Круг разомкнулся; вошедшие вступили в него и встали по обе стороны равви Шемайи. Он прекратил чтение и поднял голову. Вдыхая густой дым благовонных курений, старец, сощурившись, поглядел на одну куклу, потом на другую. И вдруг новым, полным страсти и любви голосом запел:
Кто эта —
Блистающая как заря,
Прекрасная как луна,
Светлая как солн це... 37
Старцы повторили эти четыре стиха быстро, нестройно, вразброд, но таким же нежным, дрожащим голосом. Все глаза блестели, все беззубые рты тянулись губами к куклам — словно для того, чтобы запечатлеть поцелуй на их восковых лицах. Но один голос отделился от других, прорыдав:
— Сара, Сара, дочь моя!
Дикий, гневный вопль был ответом на это жалобное восклицание. Прежде чем старцы успели обернуться и сообразить, что случилось, Арон, взлохмаченный, с налитыми кровью глазами и пеной у рта, ворвался в середину круга.
— Сару! Отдайте мне Сару! — взревел он, занеся над равви Шемайей и старейшинами свой мясничий нож.
Старцы кинулись врассыпную. Только старый равви остался на месте да двое с куклами возле него. Вперив в обезумевшего юношу пристальный взгляд опушенных белесыми ресницами глаз, равви дотронулся до его плеча.
— Арон, сын Моисея, — строго промолвил он. — Спрячь нож, если не хочешь, чтобы мое проклятие заставило тебя после смерти повиснуть стремглав между небом и землей, подобно ангелу Шемхазаю, проклятому духом божиим.
— Отдай Сару! — опять крикнул Арон, но рука его стала медленно опускаться вниз.
— Ты будешь проклят и никогда не увидишь теней дедов своих в Ган-Эдеме.
— Сара, Сара!—упавшим голосом промолвил юноша, и рука его бессильно повисла.
— Возьми у него нож, Хаим! — приказал старец одному из молодых левитов 1
Когда Арон остался безоружным, тонкие губы равви Шемайи сжались в подобие улыбки.
— Слушай, Арон, — начал старец, гордо выпрямившись и сверкнув глазами из глубины темных орбит; голос его зазвучал сурово, повелительно. — Что случилось бы, если б шакала соединить со львицей, а орлицу с петухом? Или если б прокаженный воссел на престол Соломонов, а царь царей Соломон встал бы вместо него на перепутье и начал просить кусок хлеба, с горькой маслиной впридачу? Ибо о бен-Израиле сказано: «Все, его преследующие, настигали его в узком месте». Да, горько нам! Кем был Бен-Израиль и кем стал? Лев он был, а стал червь земляной, грязными ногами попираемый. Но пришло время божию народу поднять голову, Арон, хотя бы для этого потребовалось принести жертву: львицу шакалу отдать, а орлицу петуху.