День последний
Шрифт:
Протосеваст с такой стремительностью поднял вверх свободную руку и указал направление, что все как один посмотрели в ту сторону.
— О какой крови ты говоришь, Панчу? — спросил царь, все так же сердито глядя на него. — Только что выступал моим судьей, а теперь вздумал пугать меня пророчествами? И что это за намеки на силы Болгарии, которых нельзя разделять? Я царь, поставленный от бога, и дам отчет владыке небесному, а не тебе.
Голос царя звучал грозно и гневно. Покраснев, как собственная багряница, Иоанн-Александр замахнулся на старика скипетром, хотя тот стоял довольно далеко.
—
Патриарх опять замахал кадилом, и кастрофилакт Костадин с добрым, похожим на девичье, лицом направился к протосевасту, как вдруг со стороны дворца послышалось испуганное голубиное воркованье, громче прежнего, и вслед за тем несколько птиц заметались во все стороны над самыми головами толпы, словно ища у людей защиты от какого-то преследователя. Многие бояре, особенно из числа любителей птицеловства, на минуту забыли о торжестве и устремили взгляд вверх. В это мгновенье словно прямо с неба слетела и вонзилась в землю у самых ног Сары маленькая, будто игрушечная, украшенная зеленым тетеревиным пером, стрелка. Еврейка и окружавшие ее боярыни с испуганным криком отпрянули, а бояре и воеводы схватились за мечи. Но, прежде чем кто-либо успел опомниться и сообразить, откуда взялась стрела, что-то тяжелое затрепетало в воздухе и упало на это же самое место.
— Голубь! — послышались голоса, и некоторые бояре кинулись подымать упавшую птицу.
У ног Сары лежал большой белый голубь с произен-ной грудью. В ране, откуда яркой струйкой текла кровь, торчал обломок стрелы, в точности похожей на первую. Птица была еще жива и трепыхалась с глухим воркованьем, волоча по земле сломанные при падении крылья. Когда бояре кинулись к ней, она подскочила, собрав последние силы, и из ее пронзенного горла хлынула кровь. Несколько капель упало на расшитый золотом подол Сариного платья.
— Кровь, кровь! — в испуге закричала молодая царица. Глядя широко раскрытыми глазами на уже мертвого голубя и пятна крови на своем платье, она приподняла двумя пальцами багряницу и стала ее трясти, словно желая стряхнуть дурную примету.
— Поднимите птицу! — строго сказал Иоанн-Александр подбежавшим. Потом, грозно глядя вокруг, глухо промолвил: — Кто это стрелял? Видно, метил в меня или в царицу? Раксин, Костадин, схватите злодея, — живого или мертвого!
В толпе зашептались, зашевелились.
— Эй, Костадин, пойди-ка сюда, — послышалось из группы малых бояр 1 — Не этот ли вот мерзавец пустил стрелу?
— Он, он. И лук у него. Не лук, а детская игрушка.
— Да ведь это Панчев внук и воспитанник Игрил! — удивленно, растерянно воскликнул кто-то.
При слове «Панчев» шум утих, и все взгляды устремились к группе бояр, которые, то и дело оборачиваясь, тащили кого-то к царю. Но больше
— Игрил! — с болью в голосе воскликнул он, когда тащившие вытолкнули вперед миловидного румяного подростка. — Господи боже! Неужели это сделал ты, мой мальчик?
Подросток стоял перед толпой испуганный, но живые черные глаза его так и сверкали сквозь опущенные ресницы, шныряя вокруг. В руках у него на самом деле был хорошенький маленький лук.
— И эта стрела из Панчева дома, — злобно прошипела боярыня Деспина.
— Панчева работа, ясное дело, — громко поддержал Раксин, глядя на царя, который тихо успокаивал бледную, испуганную молодую.
Вдруг Панчу выпрямился во весь рост. Подойдя к внуку, он поднял посох над его головой.
— Это ты стрелял, негодный? Говори!
— Я, дедушка, — ответил тот и уже смело тряхнул головой. 36
Посох протосеваста опустился, но не на голову подростка, а на землю.
— Господи боже, Игрил! Ты и себя и честь мою погубил, сынок, — подавленно пробормотал протосеваст, опустив голову.
Весь гнев его пропал; гордая, осанистая фигура словно переломилась пополам. Он пошатнулся и, если б его не поддержал кастрофилакт Костадин, рухнул бы на землю посреди двора. Но он победил слабость и, еще дрожа, все же поднял голову. Блуждающий взгляд его опять устремился к подростку, который глядел на него испуганно, ломая на куски свой маленький лук.
— Кого ты хотел убить? В кого пускал... свою стрелу? — заплетающимся языком спросил Панчу.
Мальчик с удивлением поглядел на деда.
— Убить? Если б я захотел убить. дедушка, так уж не промахнулся бы, — ответил он, гордо глядя на царя и бояр. — У меня верный глаз.
— Тогда зачем же ты метнул стрелу к ногам царицы и ранил голубя? — строго спросил воевода Костадин.
Игрил доломал свой лук и кинул обломки на землю. Дерзко поглядев на Костадина, он вперился сверкающими глазами в Сару. Потом, подняв руку, показал на нее.
— Чтоб испугать Сару, мачеху, — крикнул он со злостью.— Пусть она тоже поплачет, как царевич Срацимир. Я слышал, как он мучается, кричит: «Не хочу мачехи! Не надо Сары!» Вот зачем! Вот зачем!
И он топнул НОГОЙ.
Со всех сторон поднялся страшный шум. Нельзя было разобрать ни слова, в общей сумятице никто не мог понять, что ему говорят, но все глядели с невольной жалостью на пылкого подростка, который продолжал что-то кричать до тех пор, пока Костадин не зажал ему рот ладонью и воины не связали ему руки за спиной.
— В темницу! Царь приказал: в темницу! — крикну.'! Раксии кастрофилакту, который держал подростка, сам бледный как смерть.
Шум и гомон покрыло пение священников и дьяконов. Вновь зазвенело кадило в руках патриарха.
— Царь направляется в церковь! — раздались голоса, и окружавшие подростка малые бояре двинулись вслед за иноками и великими боярами.
Подросток стоял теперь, прислонившись к стене дворца, бледный, со связанными руками. Глаза у него горели, как у пойманного волчонка. Он, видимо, готов был заплакать, но кусал себе губы и хмурил изогнутые, как у девушки, брови, повторяя: