День последний

Загорчинов Стоян

— Дай бог ей мирного жития в новом месте! — соболезнующе промолвил Теодосий. — А с детьми своими царь как думает поступить?

— Царские дети останутся во дворце; с ними он не будет разлучаться. Но старших он на время удалил, пока венчанье не кончится. Михаила-Асеня с молодой женой послали к тетке его, сербской королеве Елене; а Иван-Асень — в Несебыре, у родственника их Синадина. Здесь только маленький Срацюшр, с матерью вместе плачет, да Кератамар. Ради нее, милый, и сестра твоя тут. Они хоть и не однолетки, да царевна очень ее любит. Сам царь за боярышней послал. Видишь вон то узкое окно, что одно с этой стороны дворца светится? Там теперь царица Теодора, а сестра твоя с детьми ее богу молится и слезы покинутой царице утирает.

Промолвив это дрожащим голосом, кастрофилакт показал на освещенный дворец. Они находились на пригорке, откуда все было хорошо

видно и слышно. В самом деле, тогда как в левой части дворца были освещены все окна, в правой светилось только одно. Там и сияния никакого не было; весь шум и блеск сосредоточились слева, где на дворах и деревянных галереях мелькали человеческие тени. У самых ворот ограды расхаживали царские телохранители; было видно, как они время от времени останавливаются, черпают кружками из открытых бочек и жадно пьют. Возле одной сторожевой будки горела дегтярная веха, раскидывая огненные брызги, от которых распространялся сильный чад и загоралась сухая трава вокруг.

— Вот царь обрадуется, когда увидит тебя, Теодо-сий! — сказал кастрофилакт, и лицо его посветлело. — После того как умер твой отец — царство ему небесное! — он несколько раз спрашивал о тебе: где ты? Почему не возвращаешься в Тырново? Твоя слава дошла до него. Въедем во двор; как только он покажется, я сообщу ему радостную новость.

Боярин уже дернул поводья, но Теодосий, осторожно положив руку ему на плечо, прошептал:

— Не торопись, Костадин. Подожи.и немного. Царю сейчас не до меня. Да и как предстану я перед ним весь в пыли, усталый с дороги? Мне никого не хочется видеть, а хотелось бы уйти куда-нибудь подальше и помолиться богу — о царе и царице. Я привык к тишине и одиночеству, Костадин.

Последние слова Теодосий произнес таким слабым голосом, что добрые глаза кастрофилакта с участием остановились на нем.

— Да здоров ли ты, милый? — осведомился он и поспешно прибавил: — Я не скажу ничего. Только отведу тебя к сестре твоей — повидаться, и потом иди, отдыхай в моей опочивальне.

Теодосий молча кивнул головой и тронул коня вслед за кастрофил актом. «Чего они радуются, шумят, снуют во все стороны? — недоумевал он, глядя на дворец. — Царь, царица ...» Перед умственным взором его промчался целый вихрь бледных образов, мелькнувших, словно гонимые ветром искры, и тотчас исчезнувших во мраке. «Кто они такие? Что за люди? — прозвучал голос внутри него. — Христолюбивые и благоверные самодержцы всех болгар, поставленные богом над болгарским народом? .. » «Да, да, — подтвердил он. — Это нужно, необходимо для государства, для соборной болгарской церкви, для народа. Как же без них?.. » «Нет, нет! — перебил прежний голос и, словно вторя ему, послышался отдаленный удар грома. — В глазах господа бога, перед престолом всевышнего какова цена их? Воссияет ли слава земного царя в песнопениях херувимских, прозвучит ли в трубах, возглашающих мир и любовь? Царь земной, к тебе вещает голос! Отвечай, ибо кому много дано, с того много и спросится, а земной владыка—должник небесного». «Это о Саре, о еврейке», — подумал Теодосий с трепещущим сердцем, и образ белолицей боярыни мелькнул перед ним. «Мне отмщение, я воздам!» — загремел страшный голос и тотчас умолк, а в груди у Теодосия все перевернулось: от безнадежной скорби сердце его сжалось в ком. «Господи, господи! — мысленно взмолился он, чувствуя, что последние силы покидают его, так горьки были слова его молитвы и так пламенна мольба о всепрощении. — Прости впавшим в прегрешения, прости соблазненным, прости опутанным страстями земными и не воздавай злом престолу и народу! Человек слаб, а лукавый силен!»

— Теодосий, милый, — послышался голос за его спиной. — Подайся назад! Патриарх идет.

— Где царь, где царь? Покажи, Костадин!—дрожащим голосом спросил Теодосий, только тут поняв, чем вызваны и его теперешняя душевная мука и слезы, пролитые днем, а главное, кому принадлежал голос, только что прозвучавший в душе его. Словно с глаз его упала повязка и он узрел невидимые пути провидения — узрел их и узнал, куда они ведут. Перст божий указал ему путь в Тырново, и тот же перст указывает ему теперь на Ца-ревец, подобно тому как некогда Лоту послужила указанием гибель Содома и Гоморры.

«Горе тебе, Вавилон, город крепкий!» — вспомнил он слова пророка. Ему показалось, что прорицание это относится к Тырнову, к Царевцу, и страх и смущение овладели его душой. «Да не будет день сей последним днем милосердия божия!»

— Царь? Где царь? — снова прошептал Теодосий, ища глазами Костадина.

Но в это время из открытых ворот потянулась длинная процессия, состоящая из

священников, дьяконов и иноков, с патриархом во главе; кастрофилакт, с которым оживленно разговаривали несколько воинов, оказался по ту сторону. Патриарх с клиром спешили к освещенному двору, откуда слышался шум, и поэтому не обратили особенного внимания на незнакомого изможденного монаха, пытающегося пробраться через запруженную шествием дорогу. Рядом с Теодосием, одетым в пыльную черную рясу, они производили впечатление царей-волхвов, так пестры и богаты были их одежды и плывшие над их головами хоругви и кресты. Патриарх, низенький, худенький старичок с желтым, пергаментным лицом и безжизненным взглядом, неподвижно устремленным в одну точку впереди, еле передвигал ноги под тяжестью покрытой черными крестами длинной мантии и надвинутой на самые брови митры. Два богатырски сложенных дьякона поддерживали его под локти, а впереди и по бокам позвякивали кадильницы, испуская густыми клубами дым ладана. Сопровождавшие процессию церковные служки оттеснили Теодосия на прежнее место, к сторожевой будке, и ему пришлось дожидаться, когда пройдут последние монахи, чтобы пройти в ворота. Оставив коня у воинов, он смешался с наполнившей дворцовый двор толпой.

Усталый с дороги и вследствие пережитых волнений, он отдался приливу и отливу толпы, ища глазами то кастрофилакта, то царя. Кастрофилакт куда-то исчез, а царь должен был появиться в распахнутых настежь больших дверях в глубине двора. Все глядели в ту сторону; возле этих дверей толпились бояре, воеводы с вороновыми перьями на шлемах, царские телохранители, вооруженные особенными кривыми секирами на длинных древках. От золота, драгоценных камней, шитья шло такое сияние, что было светло, как днем. Но главным источником света являлись окна второго этажа, большею частью открытые, со свешивающимися вниз коврами, узкими и пестрыми, как священнические епитрахили. На галереях развевались длинные красные знамена с изображением льва. Разбуженные голуби, тревожно воркуя, летали во все стороны над головами толпы или садились на выступающие углы крыши.

Вместе со следовавшими за патриархом иноками Теодосий добрался до открытых дверей, и почти в ту же минуту оттуда вышли несколько рослых воинов в островерхих шлемах, широких нашейниках и чешуйчатой броне. Как только они показались на верхней ступени, бояре и воеводы расступились в стороны, образовав перед дверями проход. В проходе остановился патриарх со священниками в златожелтых фелонях. В руке у патриарха зазвенело кадило, из которого шли такие густые облака ладана, что перед глазами присутствующих словно возникла завеса. Патриарх запел слабым голосом; дьяконы, вместе со священниками, подхватили низким гнусавым речитативом. Вдруг патриарх, склонив голову, слегка замахал кадилом, и бояре, воеводы, все присутствующие поклонились — кто в пояс, а кто в землю.

Когда Теодосий поднял глаза после поклона, на площадке перед дверями стояли мужчина и женщина в ярких багряницах. Это были Иоанн-Александр и его жена; она стояла слева от царя, красная как пион, стыдливо опустив глаза в землю; Теодосий узнал в ней белолицую боярыню.

Иоанн-Александр поклонился патриарху, потом — не так низко — боярам и воеводам.

Это был высокий здоровый мужчина, румяный как девушка, с волосами, чуть тронутыми сединой. К его красивому круглому лицу с раздвоенной бородой очень шла золотая корона, похожая на митру патриарха, осыпанная зелеными и красными каменьями, украшенная двумя жемчужными подвесками по бокам. Багряница, облекавшая его крупную, упитанную фигуру, была вся в крестиках, шитых жемчугом. Через левую руку его свешивался конец перекрещенного на груди златотканного шарфа, а правая держала у самого плеча скипетр. Кланяясь, Иоанн-Александр опустил скипетр ниже серебряного распятия патриарха и принял от^ последнего продолговатый красный мешочек с черной землей, как символ преходящего характера земной власти. При этом он поцеловал патриарху руку и, улыбнувшись, что-то сказал ему на ухо. Тогда патриарх повернулся к еврейке и благословил ее, произнеся при этом нарочито громким голосом:

— Будь благословенна ныне, присно и вовеки, раба божия новообращенная Теодора!

Он сделал два шага по направлению к ней. Сара еще сильней покраснела, но, подняв свои длинные ресницы, поглядела на старца. Глаза у нее были действительно прекрасные. Они сияли, подернутые влагой, словно глядели из глуби двух прозрачных колодцев. От жары или от волнения на верхней губе ее, слегка выпяченной вперед, блестели капельки пота. Слушая обращенные к ней слова патриарха, она не выдержала и опять опустила глаза. Багряница ее была еще гуще усыпана жемчугом