Деревня на перепутье
Шрифт:
Арвидас идет к машине и возвращается с полной охапкой подарков. Дети получают кто игрушку, кто кулечек конфет, кто книжку с картинками. Мужиков угощают сигаретами, женщин — печеньем. Подросткам дают по книге. Клямасу Гайгаласу достается записная книжка. Много подарков, необычные… Каранаускас, морщась, листает свежий номер сатирического журнала, врученный сватом. На второй странице обложки рисунок: на пашне рядом с мешком зерна храпит колхозник — из ноздрей выросло по ростку… К черту! Лучше бы сто граммов налил, чем бумажки эти совать… Но слава богу, уже и сто граммов подходят. Дружки вышли
— Что такое? Неужто не пустите нас в колхоз, люди добрые? — разочарованно спрашивает сват. — Чем не угодили? Может, подарки небогатые, угощение скудное, или молодые не приглянулись?
— К черту! — выскочил вперед Гайгалас. Он уже под хмельком. — Кто так говорит? Мы и подарками и угощением сыты по горло. Да и молодые ничего из себя, ужаки. Но и наш колхоз не лыком шит. Мы там не побирушки, свиньи неблагодарные и прочее дерьмо! Будто нам жрать нечего, нечем гостей встретить! Просим, угощайтесь. Мы за ваше здоровье выпили, будьте любезны теперь за наше, гадина. — Гайгалас берет со столика бутылку водки, которую сам туда поставил, выпивает за здоровье Арвидаса и наливает ему полный стаканчик.
Сват в первый раз не на шутку растерялся. Все смеются. Но ничего не поделаешь — надо выпить.
Каждый берет со столика свою бутылку — у кого домашнее яблочное вино, у кого водка, у кого ликер — и пьет за здоровье новобрачных. Вслед за стопкой путешествует тарелка с сыром.
Машины и кузов грузовика опустели — все столпились на большаке у загородки… Одни музыканты остаются на своих местах, но и туда забирается стаканчик.
Помидор, пунцовый как райское яблочко, катается в галдящей толпе с кувшином пива. Кто-то затянул было песню. Визжат от щекотки девки, кричат дети, варненайский Кашетас дергает гармонь, недовольный, зачем обещал Лапинасу прийти. Такую свадьбу пропустить!
В суматохе никто не заметил, как кто-то снял жердь, отставил в сторону столик. Путь свободен!
— Поехали!
— Ладно уж, пускаем. Но молодые должны обещать, что их дети, когда вырастут, не убегут из колхоза в город.
— Обещаете? — спрашивает Арвидас.
Бируте и Тадас, смущенно улыбаясь, кивают.
Люди расступаются. Машины медленно раздвигают кричащую толпу. Последний обмен остротами. Из окон машин в обе стороны машут руки, сыплются конфеты.
— Будьте здоровы, люди добрые! — кричит Арвидас. — В ваш колхоз мы привозим богатую невесту и такого же жениха. Их приданое — трудолюбивые руки, чистая душа, чуткая совесть, светлый ум. Они приносят вам согласие, благосостояние и счастье. Будьте счастливы, друзья!
Пока свадьба добирается до хутора Григаса, приходится преодолеть еще несколько преград. Но толпа у них меньше, встречного угощения нет. Из машин выходят только сват с дружками. Раздают оставшиеся подарки, последние бутылки, и свадебный поезд беспрепятственно сворачивает домой.
Старики Григасы выходят во двор с хлебом-солью встречать молодых.
Первым к Лапинасу явился
— Сметоне колодец вычистил? — спрашивает Лапинас.
— Вычиштил, вычиштил, — отвечает Прунце и без приглашения шмякается на лавку. Глаза нетерпеливо шныряют по пустому столу.
— Бурба угостил?
— Не-е! Не-е! — Дурак трясет всклокоченной головой. Уши алеют сквозь спутанные космы как петушиные гребни. — Пурпы нет. Пурпа пьет фарафан. На сватьпе выпил. За сторофье молотых. Мартинас тал…
— Дурак ты, Прунце, ох дурак, — после короткой паузы говорит Лапинас.
— Я? — Прунце не верит своим ушам. Впервые он слышит такое оскорбление из уст своего благодетеля. — Я, госфотин Лафина?..
— Ты, ты, Прунце, — Лапинас исподтишка наблюдает за полоумным. Так смотрит человек, когда он готов на все. — Глупый как сапог. Осел над ослами. Дурака дурее тебя во всем районе не найти.
— Я турак… осел! — Полоумный вскочил, будто его ошпарили. На лице у него обида и злоба. — Я — сапох, госфотин Лафина? Я?
— Ты, Прунце, ты. — Лапинас на всякий случай отодвигается. — Форменный полоумный, царь дураков. Тебя надо запереть в сумасшедший дом…
Прунце тяжело дышит, опустив голову будто разъяренный бык. Белки глаз налились кровью, волосатые ноздри раздуваются, на губах пена, толстые пальцы вцепились в столешницу, кажется, вот-вот сломают ее, как вафлю.
Лапинас понимает: самое время спрятать красную тряпку. Еще один неосторожный взмах — и рога взбесившегося зверя вонзятся не туда, куда их нацеливают.
— Успокойся, Прунце, садись, — ласково говорит Лапинас, уже опасаясь, не переборщил ли. — Люблю я тебя. А что малость обидел, так уж прости: должен был сказать, что Толейкис о тебе говорит.
Прунце смотрит на благодетеля с недоверием, потом с тяжелым сопением садится на лавку. Мрачный и угрожающий.
— Толейхис?
— Кто же еще, Прунце, кто? Толейкис сердится на всех, кто в колхозе не работает, а на тебя так больше всего. Говорит, надо этого дурака увезти в Пажайслис, запереть в сумасшедший дом…
— Я… меня… увезти… Как там в морту, путет увезти!
— Что ты дашь? Ничего ты не дашь, Прунце. Бросят тебя связанного в грузовик и упрут в сумасшедший дом. А там тебе такого лекарства зададут, что сразу ноги протянешь… Плохо твое дело, Прунце, ох плохо.
Слабоумный какое-то время сидит, потеряв дар речи. Перепуганный и растерянный. Но тут же он снова вспыхивает. Вскакивает, мечется по комнате, колотит себя могучим кулаком в грудь, сипит:
— Упью! Нож, тупина! По голове! Не увезет!
— Увезет, Прунце, ох увезет. Толейкис слов на ветер не бросает. Умрет, но свое сделает…
— Умрет, умрет! — воет дурак. — Нож, тупина! Умрет!
Вошла Морта накрывать на стол.
— Это еще что за разговоры? — зло бросает она. — Зачем его дразнишь?
— Мужской разговор, Мортяле, мужской. Не тебе его понять, — Лапинас прячет ухмылку в усы, приятельски хлопает слабоумного по плечу. — Выпьем, Прунце?
— Выпьем, госфотин Лафина, выпьем…
— Ты мой первый гость, Прунце. А Толейкис…