Деревня на перепутье
Шрифт:
Юренас широким движением нахлобучил фуражку и, не прощаясь, вышел во двор, с преувеличенной вежливостью закрывая за собой каждую дверь.
Мартинас сидел сгорбившись за столом, слушая раздражающее дребезжание стартера — шоферу никак не удавалось завести мотор. Наконец машина уехала, но металлический скрежет долго не смолкал в ушах.
«Надо было проводить…»
«Какого черта? Сам ведь выбежал не попрощавшись…»
«Нехорошо… Все-таки надо было…»
«М ы не приказываем, не требуем…» М ы! И тон-то каков! Что это? Предупреждение, совет, угроза?»
«Как бы там ни было, не очень-то ты его порадовал.
Мартинас дрожащими пальцами придвинул к себе лист бумаги. Сводка. Ячмень, овес, кукуруза. Гектары, гектары, гектары… Мертвые, коварные цифры. А за ними? «Мы выражаем свое мнение…» Но у н а с ведь тоже есть с в о е мнение. И нам дано право его высказать! Высказать и сделать выводы. Сделать выводы и оправдать их на деле. И оправдаем, товарищ Юренас! Не надо думать, что у других нет головы на плечах…
Мартинас встал, и, все еще ощущая нервную дрожь во всем теле, заходил по комнате.
«Я ли это? — думал он, охваченный тревожным удивлением. — Тот ли человек, у которого т о ж е всегда было свое мнение, но, увы, он никогда не мог защитить его до конца. Видел, что черное на самом деле черное, а не белое, как иногда говорили, спорил и… проигрывал. Боязнь, презренная боязнь перестраховщика… А сегодня…»
Мартинас улыбнулся усталой, но гордой улыбкой. Грудь залила волна чувств — добрых, благородных чувств, которые всегда вознаграждают нас мгновением полного счастья за честное отношение к своей совести.
II
После избиения Арвидаса Года заметно изменилась. Она стала серьезной, сдержанной, ее внешняя беззаботность, так молодившая ее, погасла. Как и прежде, она встречалась с Мартинасом в домике под мельницей, была ласковая, старалась щедро отвечать на чувства возлюбленного, но прежней искренности и страсти не стало. Казалось, она утомилась, а может, ей претила ее роль и она искала способ с ней развязаться. Мартинаса омрачала легшая между ними тень, он волновался, но скрывал растущее беспокойство. Однако, недавно, когда она ни с того ни с сего расплакалась, он не мог удержаться и спросил:
— Что с тобой? Ты совсем уже не та, Года, совсем не та.
— Я с трещинкой, Мартинас, с трещинкой… — ответила она сквозь слезы, но тут же рассмеялась и беззаботно добавила: — Не обращай внимания. На женщин находит…
Следующий день после разговора с Юренасом было воскресенье. Года хотела провести день где угодно, только не в Лепгиряй. Обычно они ходили гулять в березовую рощу или битый час таскались по Каменным Воротам. «Была бы моя воля, всю землю бы засадила лесом, — сказала она однажды. — Нет ничего прекраснее леса. При одном взгляде на дерево человек хочет стать лучше». Мартинас решил сделать ей сюрприз. Они долго ехали по большаку, потом по разбитым проселкам, потом снова по большаку. Годе не терпелось, она спрашивала, куда они едут. Мартинас отшучивался. Перед незнакомым селом он остановил мотоцикл и завязал ей глаза. Остаток пути показался ей очень длинным, подмывало снять повязку, но она не хотела обманывать Мартинаса. Наконец в лицо ударила прохлада пахучего леса, а мотоцикл все летел, на сумасшедшей скорости унося ее в плещущую темноту. «Приехали!» Она сорвала повязку и, остолбенев, ахнула. Узкую лесную дорожку с обеих сторон обступала плотная стена старых елей. Красавцы деревья стояли гордые, небрежно расставив надушенные тяжелой
— Боже мой… — шептала Года, оглядываясь кругом. — Какая красота, какая красота…
— Да, — согласился Мартинас. — Здесь еще не успели потрудиться мотопилы.
— Ель — самое прекрасное дерево. Она чувствует и переживает, как человек. Умное дерево, с характером. Давай погуляем по городу елей.
— Хорошо, — согласился Мартинас. — Но давай ходить по центральным улицам, а то тут недолго заблудиться.
— Заблудиться? — Года шаловливо рассмеялась. — Не бойся. Ели гостеприимные и дружелюбные — они нам покажут дорогу. Пошли!
Мартинас неохотно свернул с дороги.
— Прекрасный город! — продолжала игру Года. — Какие интересные, нарядные его жители! Нет, здесь мужчин нет. Одни женщины. Самые интересные женщины на свете. Погляди вот на эту толстуху. Вековая, а ветер в голове. Видишь, как шевелит ветвями, соблазняет: «Обнимите, обнимите…» А рядом вот тоненькая, ее дочка, и, наверное, завидует матери.
— А эта? — Мартинас показал на невысокую раскидистую ель.
— Эта большая злючка, ни с кем не ладит. Видишь, растопырилась как лопух. Могла бы — весь лес бы заглушила.
— Деревья борются за небо, как люди за землю.
— Наверное, они тоже верят в загробную жизнь, — рассмеялась Года.
Чащоба неожиданно раздвинулась; они вышли на крохотную прогалину. Посередине ее стояла одинокая разлапистая ель.
— А что скажешь про эту гордячку? — спросил Мартинас, уже втянувшись в игру.
— Она не гордячка. Это хорошая, очень хорошая елка. Она не хочет никому мешать, никого обижать, потому и поселилась одна. Вот увидишь, скоро здесь вырастет прорва маленьких елочек. Она возьмет их к себе в соседки, и всем тут хватит места. Она никому не жалеет неба.
— Симпатичная. Можно влюбиться.
— Она моя сестричка. Давай поцелуем! — Года схватила Мартинаса за руку, и оба со смехом подбежали к ели, обхватили ствол и прижались губами к заскорузлой пахучей коре.
— Ой, Года! Сколько здесь смолы! Испачкаемся… — Мартинас испуганно отскочил, потащив за собой девушку, но та резко вырвала руку и снова прижалась к стволу. На искривленных губах дрожала жалобная улыбка, вызванная мучительными воспоминаниями. Весна… белые березы… вишни… сладковатый вкус смолы, и он, паренек из березовой рощи… — На самом деле, Года, ты иногда совсем ребенок, — раздраженно добавил Мартинас.
— Ах! — Года выпустила ствол и преувеличенно старательно стала осматривать платье: ей стало стыдно за сентиментальный порыв. — Я подумала, что нас еще не было на свете, а эта ель уже стояла. Такая же большая и прекрасная. Настанет время — мы умрем, наши кости истлеют, а она будет зеленеть, как ни в чем не бывало. Только станет еще больше и краше. Ели вечно мне что-нибудь напоминают.
— Не люблю деревьев, которые вызывают такие грустные мысли, — пошутил Мартинас. — А может, мы угодили на кладбище твоего города? Пошли, где веселее. Скажем, в еловый ресторан. Есть такое заведение в городе елей?