Деревня на перепутье

Авижюс Йонас

— Вы же говорили, по-честному… — с досадой повторил Мартинас.

Быстроходов выключил зажигание и покосился на Барюнаса. Он был явно не доволен тем, что его дружок что-то ляпнул и поэтому волей-неволей придется раскрыть карты.

— Как так не по-честному? — не оборачиваясь, спросил он. — Разгильдяи не выкупили удобрения, скопились излишки, вот и продают. Как они там рассчитываются, не наша забота. Важно, что твое дело чистое, как слеза.

Барюнас вынул из шкафчика стопку и откупорил бутылку.

— Чистое! — Мартинас разочарованно покачал головой. — Сунуть в карман частника колхозные деньги за казенное добро. Ничего себе чистое!

— За твое, браток! — выпил Барюнас.

Мартинас отрицательно качнул головой.

— Как

знаешь, — продолжал Быстроходов. — Увидишь, потом пожалеешь. Вспомни позапрошлый год. Тоже хотели содействовать. Могли достать жмых. Не согласился. А что из этого вышло? С середины зимы не хватило кормов, скотину замучил. Председатели похитрее тебя накупили жмыха и, присвистывая, выполнили планы по молоку, а ты весной на носилках таскал коров на выгон. Не одну вроде и зарезал. Вот тебе и чистота! У тебя совесть чиста, а у колхозников карман пустой. Возьмем теперь эти удобрения. Ты заплатишь за них не больше и не меньше, чем берет государство. Значит, колхоз не обвешаешь. Это одна сторона медали. Удобрение вложишь не в свой огород, а в колхозную землю. Эти сотни центнеров зерна лишку пойдут не в твои личные закрома, а на благо всего народа. Это вторая сторона медали. Нечестно… Меня просто поражает твое чистоплюйство, Вилимас. Если у человека есть совесть, то она должна заедать его не за прегрешения против формальностей, а за то, что не использовал возможность послужить на благо коллектива. По-твоему, пускай лучше удобрения лежат без пользы — видел, какие кучи свалены под божьей крышей? — а не повышают плодородие наших земель. А я вот иного мнения придерживаюсь. На мой взгляд, преступление, чтоб они гнили без пользы, когда нам дорог каждый центнер зерна, каждый килограмм мяса в борьбе за первенство с Америкой. — Быстроходов облизал розовым язычком тонкие сухие губы и впервые за весь разговор повернулся к Мартинасу. Он был на самом деле взволнован.

— Кто-то не получил удобрений, сколько ему полагалось. — Мартинас грубо оттолкнул протянутую Барюнасом стопку. — Откуда эти излишки?

— Уже сказано — растяпы не получили, — нетерпеливо ответил Быстроходов. — Так им и надо. В плохой колхоз, где осел председателем, пихай не пихай, все равно пользы нет.

Мартинас второй раз оттолкнул стопку, которую Барюнас силой совал в руку. Коньяк хлестнул через край. Барюнас оскорбленно выругался, долил стопку и подал Быстроходову. Тот пил маленькими глотками, выжидая, смаковал, чмокал губами, с таким блаженным выражением гурмана на лице, словно в эту минуту его занимало лишь то, как подольше насладиться коньяком.

— Да-а… — Мартинас помолчал в нерешительности. — Удобрения, конечно, нужны всем… Но таким путем, не по перечислению… Не знаю, какой дурак сунет голову…

Барюнас расхохотался.

— Он боится, браток! — воззвал он к Быстроходову, вытирая кулаком брызнувшие слезы. — Ты хотел его совесть успокоить, а у него совести-то и нет. Ее место заняла другая дамочка — трусость. Не ту кнопку нажал, браток. Зря время теряем. Скорей ксендза сделаешь безбожником, чем труса — умником.

Мартинас свирепо глянул на Барюнаса.

— Дело ихнее. — Быстроходов высосал остаток коньяка, повертел стопку в руке, словно жалея, что она уже пуста, и вернул Барюнасу. — Если он не печется о благосостоянии колхоза, нам-то чего голову ломать? В сущности, он прав: что ни говори, кое-какой риск в данном деле имеется. Стоит ли ставить на карту себя во имя интересов коллектива? Прошло то героическое время, когда Матросов закрыл грудью вражескую амбразуру, заслоняя от пулеметного огня идущих в атаку товарищей…

Мартинас внезапно открыл дверцу машины.

— А я за тебя в огонь не полезу, Быстроходов! — крикнул он ему в лицо. — Называй меня как тебе угодно: трусом, перестраховщиком, эгоистом, — но я считаю себя человеком поприличнее, чем ты с Барюнасом. Я не хочу больше пачкаться, хватит того, что было. Ты — дело другое. В одной республике запачкал руки, перебежал в другую, и снова чистехонек, снова все начинаешь сначала.

У тебя нет своего дома, своей родины, Быстроходов, и у тебя, Барюнас! Твой дом ворован, Барюнас! А у меня есть свой дом, и я хочу, чтоб он остался чистым! — Мартинас выскочил из машины, захлопнул дверцу и пошел, качаясь, как по шатким мосткам.

Оба в машине сидели несколько мгновений как пораженные громом. Быстроходов с белесым пластмассовым лицом, на котором, будто угольки, горели веснушки, Барюнас — иссиня-красный, разбухший как утопленник, уставившись остекленевшим взглядом на откупоренную бутылку коньяка, стоящую между ногами.

— Обиделся, браток… — первым открыл рот Барюнас.

Эти слова, словно укол, оживили Быстроходова. Он выскочил из машины и припустился за Мартинасом, умоляюще выкрикивая:

— Подожди! Подождите! Подвезу обратно…

Мартинас отмахнулся, не оборачиваясь. От бешенства у него дрожало все тело.

— Вилимас! Недоразумение… Мы виноваты — слово не взвесили, ты уж прости…

Мартинас обернулся:

— Не бойся! Не в моих привычках других топить. Найдется кто вас потопит.

— Я не потому… — Быстроходов уже овладел собой, даже выдавил любезную улыбку. — Невиновного не утопишь, Вилимас, как бы тебе ни хотелось. А мою вину никто не докажет. Незачем нам вздорить, Вилимас. Призадумайся, и сам поймешь, что я не хотел тебе зла. Вернись, в деревню отвезу.

— Знаю, что не докажут — стреляный заяц петлять умеет. Но в один прекрасный день и на такого умника охотник найдется. Найдется! Без моей помощи… — Мартинас отвернулся и исчез в пыльном облаке, которое поднял проезжавший грузовик.

«К черту! Впервые в жизни выругал людей в глаза. Подлецы! Сообщника нашли… Налетели, как вороны на падаль… Толейкису-то этого бы не посмели предложить. Да-а-а… Есть люди, к которым всякие паразиты липнут. Чистись не чистись, а через день-другой, гляди, снова вши завелись…» Мартинасом овладели противоречивые чувства. Сбросив со стола недопитый стакан в кухне Шилейки, он почувствовал какое-то удовлетворение, уважение к себе. То же теплое, бодрящее чувство охватило его и теперь, когда он выругал Быстроходова с Барюнасом и отказался от их «услуг». Обвинив недавно Толейкиса перед Григасом, он позорно сам себя унизил. Если бы он мог разобраться в своем внутреннем состоянии, он определил бы его примерно так: «Я стараюсь быть честным, но это, видно, мне не по силам…» Такое же настроение охватывало его, когда он вспоминал давнишний разговор с сотрудником госбезопасности. То же чувство собственной ничтожности, презрение к себе охватило Мартинаса и сейчас — из-за того, что Быстроходов с Барюнасом посмели предложить ему нечистую сделку.

У двери канцелярии Мартинас встретил Повиласа Навикаса. Вид и все поведение уполномоченного — как у хозяина, у которого дела идут как нельзя лучше. И правда, кто мог подумать, что сама судьба решит, казалось бы, неразрешимый вопрос… При Толейкисе, бывало, шагу не мог ступить. Твои указания, советы казались глупыми, никчемными, а если правление и использовало какие-то из них, то председатель давал понять, что это никак не заслуга уполномоченного, а просто такое решение продиктовали сложившиеся обстоятельства. Словом, ты чувствовал себя лишним. Но вот за руль колхоза взялся Мартинас, и ты снова на своем месте. Снова хлопаешь колхозников по плечу, стараясь воззвать к их гражданской совести красноречивыми поучениями, подходящими к теме дня, объясняешь, что надо в сжатые сроки отсеяться, потому что «не посеешь — не пожнешь», советуешь председателю, за какое дело хвататься в первую очередь, как провести те или иные мероприятия. Мартинас молча свирепеет, но не перечит, как Толейкис. Вроде и делает по-своему, изображает самостоятельность, но плоды твоей работы налицо: уже скостили выходные дни… А потом… ну, потом посмотрим, товарищ… Главное, что вынюхал настроения районных верхов, знаешь, откуда ветер дуст. Юренас вроде бы тобой недоволен, но скоро ему придется изменить свое мнение…