Десять кругов ада
Шрифт:
Сцепились мы по пустяку, но он вдруг завел: да ты, мол, помолчи, ты же к куму бегаешь через день.
Докажи, говорю. А что доказывать, кричит, все знают. Нет, ты докажи, тоже на голос беру. Он завелся: ты, мол, дурь в Зону проносишь через опера, не наш ты барыга, а ментовский.
Ну, я тут и взвился... Поссорились.
Он кричит - на поединок тебя вызываю.
Что делать? Хорошо, говорю.
ЗОНА. ЖАВОРОНКОВ
Я на воле сейчас побывал и понял, что же за жизнь паскудная была здесь. Вернулся, вижу - ничуть она не поменялась, только гнилей
На воле встретил людей, которые общаком нашей Зоны ведают, и они мне сказали, что дурь-то они внести сюда давно уже не могут, не проходит.
Но в Зоне-то она есть, говорю! Ну, правильно, отвечают, значит, опер сам ее через своих барыг вам и впаривает. А те деньги, что нам удается в Зону внести, вы на дурь ментовскую и тратите.
Мне-то, в общем, это по фигу, мне ее не курить, но просто за идиотов стало обидно...
А вот как раз на Бакланова этого они и серчают, он-де не их барыга, а Волкова, опера. И когда он что-то тут заверещал - менты не такие, менты сякие, я и не выдержал: сам-то с их ладошки жрешь... Ну, он на меня, и пошло-поехало.
Ладно, поединок так поединок.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Секундантов тут не положено, только зрители-зеваки да друзья.
Выбрали денек поспокойней, отошли в недостроенный цех. Жаворонков, обычно веселый, на сей раз был сдержан и даже грустен. Бакланов храбрился, но взгляд затравленный выдавал его - боялся. Не Жаворонкова, тут еще кто кого возьмет, оба бугаи здоровые и дерзкие, но вот удара боялся неожиданного и мгновенной смерти за ним. Пыл за два дня после ссоры сошел... за что умирать? Мало ли что наговорили друг другу...
Отступать вот только нельзя уже было, нельзя, не положено это в Зоне. Отступил - струсил, можно его подавить...
Жаворонков, задумчиво разглядывая Бакланова, сказал громко, будто для всех:
– Давай так... Ты должен узнать у шефа своего, с которым делишься, у опера Волкова этого долбаного, одну деталь... Сможешь?
Бакланов крякнул.
– Снова ты за свое...
– зло бросил.
– Говорил же тебе...
– Ты дослушай...
– мягко продолжил Жаворонков.
– Узнай у него, что там случилось, когда к нему жена моя первая приехала. Спроси!
– Он смотрел на недруга просительно.
– Не говорю я с ним, нечего мне...
– буровил свое Бакланов.
– Это тебе вот почему срок за побег не добавили? А? Сам сучишь! Или баба твоя Волку подстелилась?
– Ах ты ж козел!...
– побелел Жаворонков.
– Вот за это я тебя убью, твердо сказал он.
Тут разозлился и Бакланов:
– Ладно брехать - убью! Давай, попробуй!
Вытащил кишкоправ и пошел на него.
Морячок внимательно и задумчиво оглядел противника и вытащил свою выкидуху. Нож с долгим лезвием был красив, прямо кортик морской. Он протер его неспешно о рукав телогрейки и неожиданно улыбнулся.
– Эх, где наша не пропадала!
–
Бакланов стремительно бросился вперед и взмахнул рукой... Жаворонков едва успел отклонить голову, бритвенной заточки сталь обдула висок. Он успел заметить очумелый взгляд противника и нырнул ему под руку, близко вдохнув тяжелый запах Бакланова. Когда атаковавший обернулся, морячок танцевал чечетку за его спиной, перекидывая кортик из руки в руку с широкой улыбкой. Бакланов воспринял это как издевательство и грузно пошел на него, яростно взмахивая заточкой.
И вдруг Жаворонков запел:
Костюм бостоновый и корочки со скрипом
Я на тюремный на халатик променял...
В мгновение вырвался весь его бесшабашный характер, он уже плясал вприсядку, с присвистом, с гиком, словно был на палубе своего корабля, ловко уворачиваясь от кидающегося на него Бакланова, но сам не отвечал.
– Последний раз говорю тебе, бугай, давай разойдемся миром, - со смехом крикнул он и вдруг поскользнулся и растянулся во весь рост.
– Лежачего не бьют!
– предостерег кто-то из зэков.
Но охваченный яростью Бакланов кинулся на распростертого противника, выставив пикой руку с заточкой.
Никто ничего не успел понять, как нападавший рухнул, сбитый подножкой морячка, тот успел вывернуться из-под Бакланова, перехватив и повернув кисть его руки. Заточка прошила хозяина...
Жаворонков перевернул его на спину, выдернул заточку и замахнулся:
– Ты, сучье дерьмо! На лежачего кинулся! Проси прощения!
Бакланов в бессильной ярости харкнул ему в лицо... И увидел... взмах руки Жаворонкова.
Морячок встал над телом, сплюнул и бережно спрятал в рукав свой чистый кортик.
– Отдал швартовы...
ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ
Известие об убийстве застало меня уже дома. Недосчитались одного при съеме с работы, а эти-то все мои - молчат; пошли шариться по заводу солдатики. Нашли мертвого Бакланова. Заточкой его... два удара нанесли, один, видать, примерочный, а второй в сердце прямо - наповал. Бросили под плиту бетонную, ну а так как наследили там, найти-то убийц нетрудно будет.
Ну что, Волков приехал, поматерился, уехал. Следователей вызвали, протоколы...
Опять мне все расхлебывать. Бакланов, Бакланов... Нарвался...
Все ходил в синяках - "упал неловко...". Вот и упал неловко на заточку...
Кто? Может, по приказу Квазимоды пришили за ворона? Вряд ли, прошло уже больше двух месяцев.
На лице страха у него не было, вроде как видел, кто его убивает и зачем. В чем провинился на этот раз?
Догадки, догадки... Сколько уж раз такое было, и убийц часто находили, вот только причин настоящих никогда откопать не могли, всегда мраком были покрыты. Зэку-то что: осудят его быстренько по статье за ссору, скажем, и непреднамеренное убийство, а истинный смысл очередного входа заточки в чье-то сердце знают только эти черти стриженые, нам же она неизвестна...