Десять кругов ада
Шрифт:
Я огляделся. В такой камере я был впервые.
Крохотное оконце с двумя рядами стекол, так что оно почти не пропускает света; здесь, видимо, всегда темно. И сыро - я пощупал скользкие стены камеры и чуть не заплакал от обиды - как тут находиться, это же, как говорят русские, "полный пыздец своему здоровью".
Так, а куда здесь садиться? Можно только стоять. Все, конец...
Заглянул один из провожатых. Улыбается:
– Обживайся, Штаты... Чувствуй себя как дома в советской тюрьме,
У великой - это точно, это я уже понял. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит... человек... Проходили в университете. Теперь я пойму подлинный смысл этих слов.
– Ты не бузи, - говорит этот офицер.
– Слишком круто ты чего-то берешь... Смотри, парень, обломают...
Сами обломаются.
Если уж подыхать здесь, то не сдаваться подонкам, что верховодят тут... Присел на корточки, попытался заснуть. Вместо этого получилось какое-то забытье...
Я проснулся и был весь в поту. Где я?
Боже, в этом мире холода и безысходности. Что это было, там, во сне?
Явь, что случилась со мной... Почему я здесь?
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Зэка Аркашу Филина завели в кабинет Медведева сразу два прапорщика. Он вошел степенно - широкий его череп с пролысинами скорее подошел бы интеллигенту-философу, нежели среднему благовещенскому, позже - харьковскому вору, что не брезговал сдавать друзей и жить за чужой счет, еще и делая подлости этим людям...
– Еле нашли...
– оправдался один из прапорщиков.
– В кинобудке сидит, чифирчик попивает да еще музычку слушает блатную.
– В смысле - блатную?
– не понял Медведев.
– Откуда там она?
– Вот и мы думаем...
– встрял другой.
– Что слушали, Филин?
– Вилли Токарева слушали, гражданин начальник. Песенка называется...
– Помолчите... песенка... спетая... Идите, - кивнул прапорщикам.
Когда провожатые вышли, Медведев глянул в жгучие и лупастые глаза вора, пялившиеся на него неприязненно и холодно, как хирург на безнадежного больного. Стало неприятно, но это-то сразу и настроило на нужный тон, встряхнуло. К Филину удивительно подходила фамилия: глаза навыкате, вислые нос и уши.
– Никак до тебя руки не доходили. А ты и рад... песенки. Твоя-то песенка, как ты думаешь, спета уже?
– Это как?
– медленно повернув крупную голову, равнодушно спросил Филин.
– Ну... можешь еще человеком стать?
Филин усмехнулся и отвернулся, не удостоив майора ответом.
– На воле ты же почти актером был, все переодевался, как я помню. Слушай, может, и здесь актером станешь - в активисты запишешься, и не поймет никто, вправду это или играешь...
– Это как?
– обернулся он, искренне удивившись.
– В смысле... Ну, во всех смыслах.
– Да вы что, начальник...
– обиделся не на шутку зэк.
– Я же вор, воровскую зарубку давал. Я ж не водила пьяный, что по буху бабку переехал. И вы не хуже моего знаете, чем для вора шутки такие оборачиваются. Боком они выходят, - показал он под сердце, удивляясь глупому предложению Мамочки.
– А если не шутя, а серьезно?
– У Медведева непроизвольно дернулась левая бровь, и вдруг сама собой согнулась в локте больная его рука.
– Клевать на хамсу... нет, - твердо сказал Аркаша, отворачиваясь разговор окончен.
– Значит, свобода - это... хамса, - задумчиво повторил Мамочка.
– Помилуют, один хрен, через год-два, - почти себе сказал Филин.
– Уж лучше уважение товарищей, чем ваша кислая свобода...
– Кислая... Слово-то какое нашел, - покачал головой удивленно Медведев. А товарищи - это те, кто любого могут здесь в парашу мордой окунуть, - эти, да?
Зэк повернулся всем телом к майору, поглядел на него серьезно и долго.
– Без причин мы никого не обижаем, это вы напрасно, гражданин майор, сказал после паузы, веско.
– У нас свои понятия о чести.
– Ну, и какие это понятия?
– взвился Мамочка.
И наверное, нельзя было этого делать: в минуту зэк стал сильнее его.
– Докажите! Может, и я соглашусь!
Майора просто понесло, от усталости и безнадеги послед-них дней. Левая бровь неудержимо дергалась; пытаясь скрыть нервный тик, он чуть отвернулся от зэка, лихорадочно закурил.
Филин молчал, изучал потолок кабинета.
– Не по мне такие разговоры в клетке, гражданин начальник. На воле пожалуйста, по освобождению - ресторан "Пекин", после семи, каждый день. А здесь - увольте...
– Ну, в двух словах?
– В двух... Не предавать друга - это главное.
– А если друг не прав, обижает слабого друг?
– Значит, тот заслужил, - развел руками, чуть улыбнувшись, зэк.
– Ловко, - сплюнул табак Мамочка, затушил "беломорину".
В дверь постучали, появился завхоз Глухарь.
– Разрешите, товарищ майор, доложить?
– Что, срочное?
– поморщился майор.
– Ну... Бидон с брагой под бараком нашли. Да две заточки. На вахту отнесли.
Мамочка кивнул, перевел взгляд на Филина.
– Вот тебе и наглядный пример честности настоящей. А если бы не нашли брагу? Перепились бы вы, поножовщину устроили. В лицо правду почему не сказать? И он, кстати, - показал на Глухаря, - не побоялся твоего присутствия, не стал за углом мне докладывать.
– А чего мне его бояться!
– гаркнул огромный Глухарь.
– Из-за них же и сижу.