Десять причин остаться с тобой
Шрифт:
Зацепив цепочку большим пальцем, он крепко сжал ее, склонился и взял в рот сосок. Ее голую грудь. Своими горячими губами. Элиза подумала, что может умереть от наслаждения прямо здесь и сейчас.
— Боже милосердный, Колин... — Это было невероятное ощущение: его губы посасывали ее плоть, язык ласкал, а зубы прикусывали сосок, словно грудь Элизы была для него персональным любимым лакомством.
Только это было не так, и Колин этого вообще не хотел. Эта унизительная правда чуть не заставила ее прекратить их ласки, но тут его рука вновь опустилась между ее ног и стала ласкать нежно, затем более
— Вот так, моя красавица, — пробормотал он. — Твоя йони [5] влажная и готовая. Расставь ножки пошире, Позволь мне дать ей то, что она хочет. — Охваченная туманом сладострастия, Элиза следовала его инструкциям, отчаянно желая, чтобы эта сладкая пытка никогда не кончалась.
Затем он ввел в нее один палец, и Элиза от неожиданности замерла. Бормоча слова успокоения, Колин осыпал поцелуями ее лицо, одной рукой лаская ее грудь, а другой — изучая нежное местечко между ее бедер.
5
Йони – санскритский термин, часто используемый для обозначения влагалища (как, например, в «Камасутре»).
— Ты такая тесная. — Он поцеловал ее лоб, спутанные волосы, пульс, бешено бившийся на виске. — Такая красивая, мягкая и нежная...
Теперь пульсация переместилась куда-то значительно ниже, туда, где прикосновения его пальцев — сначала одного, а потом двух — совершенно сводили ее с ума. Ее кровь пульсировала там подобно стуку барабана, повинуясь настойчивому ритму, задаваемому его ласками.
— Быстрее, — выдавил Колин. — Ласкай меня быстрее, милая.
Она ускорила темп, и он тоже. Их руки двигались в бешеном ритме, пока они оба не стали задыхаться, отчаянно желая... пока удовольствие и жажда обладания не возросли настолько, что их мир взорвался лихорадкой сладостной невоздержанности, вырвал из горла Элизы громкий стон.
Колин заглушил его поцелуем, в последний раз ткнулся ей в руку и застонал ей в губы. Через мгновение Элиза почувствовала, как ей на ладонь брызнуло что-то теплое и липкое.
Какое-то время они просто стояли, потрясенно застыв и тяжело дыша. Пульсация в ее венах утихла, словно прячась от неумолимого наступления рассвета. Интимную обстановку гардеробной теперь заливал серый свет, более яркий по сравнению со слабым пламенем все еще горящих свечей.
Колин отстранился, и еле заметное выражение тоски на его лице дало Элизе надежду, что, возможно, он испытывает к ней то же, что она к нему. Потом его лицо стало бесстрастным, и девушка почувствовала, как холодеет ее душа.
— Вам следует поспать, — пробормотал он. Опустив взгляд, он вытащил ее руку из своих панталон и насухо вытер полой своего свободного халата.
— Колин...
— Мне нужно идти, Элиза. Как я и сказал, это ничего не меняет.
Будь проклято его упрямство! Как он мог быть таким холодным после всего, что они только что пережили? Она коснулась рукой его подбородка и заставила его посмотреть ей в глаза.
— Лжец, вы хотите меня, я знаю. И не только в своей постели.
Он пронзил ее горячим и сердитым взглядом.
— Рашми я тоже
— Рашми была вашей женой? — спросила она, желая и одновременно страшась узнать остальное.
— Да. Она была такой же, как вы: упрямой, язвительной... красивой. Наш брак был организован родителями, но когда наши семьи нас познакомили, я думал, что умру, если не смогу ею обладать.
Отведя руку Элизы от своего лица, он отступил назад.
— Я расплачивался за свое глупое желание каждый день нашего брака. Это были постоянные ссоры, в постели и вне ее, и она всегда пыталась одержать верх. Она ненавидела то, что я работал на английское правительство, ненавидела моего кузена, ненавидела общаться с высокомерными англичанами в Калькутте. Я знал о причинах ее ненависти — в отличие от моего английского отца, ее отец отказался жениться на ее матери-индианке, так что она испытывала большую горечь из-за своей незаконнорожденности. Я устал об этом слышать. У меня не было ни минуты покоя.
Он сосредоточился на застегивании панталон.
— После нашей последней ссоры она уехала в одиночестве, чтобы навестить мать в Пуне. — Его руки застыли. — Я отпустил ее, устав от споров и резких слов, устав защищать ее от себя самой. А когда я поехал за ней, то прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть, как она умирает.
— О, Колин... — прошептала Элиза.
Он резко поднял голову, и Элиза увидела на его лице выражение такой бессильной ярости, что она почувствовала боль в сердце.
— Так что теперь я не буду выбирать жену так бездумно. Никаких больше вздорных женщин, и неважно, насколько привлекательно и соблазнительно они выглядят. Я усвоил урок. На этот раз мне нужна разумная, ответственная женщина.
— Ясно, — выдавила Элиза. Теперь болезненно осознавая собственную наготу, она наклонилась, подняла упавшую шелковую ткань и прижала к груди, чтобы прикрыться. — Вы хотите покорную жену, которая никогда не посмеет вам перечить, иметь собственное мнение или...
— Я хочу покоя. А с вами я его никогда не найду.
Она прижала шелк к груди, борясь со слезами.
— Вы правы, — прошептала она. — Потому что я никогда не приму такой холодный брак. Мне нужна страсть, драма, чувство осознания того, что я знаю мужчину настолько близко, что могу ссориться с ним из-за каких-то важных вещей. Мне нужна любовь. А из того, что я слышала, у меня сложилось мнение, что она никогда не бывает спокойной.
— Верно. — Он посмотрел на нее долгим взглядом. — И теперь вы понимаете, почему...
— Да, — сказала она, не желая больше выслушивать его оскорбительные намеки.
Она все отлично понимала. Колин мечтал облегчить чувство вины за смерть жены и хотел добиться этого, отказавшись от чувств вообще. Вернув ее назад дяде, ничуть не беспокоясь, что с нею потом станется.
У нее защипало глаза от слез. Ладно, тогда он ей не нужен. Потому что такой лишенный эмоций брак ее никогда не устроит.
Внезапно Колин повернулся и направился к двери.
— Я вас запру и прикажу слугам не заходить в мою комнату. Предлагаю вам снова одеться в свою одежду, потому что, когда я вернусь, со мной будет ваш опекун, и я сдам вас ему — голую или нет — и умою руки, невзирая на последствия.