Дети на дороге
Шрифт:
Он не успел разочароваться утренним воспоминанием. Словно эхо вернулась фраза администратора: «…за нами следит…» Лёша повернул голову с хрустом в шейных позвонках: за круглой, будто большой стакан, будкой с продавщицей мороженого стояла девушка в велосипедках надетых под юбку, щурилась солнечному свету, оставившему на её лице россыпь веснушек. Она удалилась без намерения скрыться срочно и незаметно – как если бы потеряла к Лёше внезапный свой интерес, обратила его взору миниатюрный клетчатый рюкзачок… В корпусе Университета прозвенел звонок. Лёша слушал его со всевозрастающим удивлением: школьный звук проник на территорию высшего образования?..
ЧЕТЫРЕ
Если
Ему не пришлось оправдывать для Светы своё ночное отсутствие и придумывать какую-нибудь невероятную историю. Света воспринимала его как писателя и считала, что всё, о чём не догадается она сама, существовать может только лишь в воображении любимого ею человека.
Нужно было показаться на глаза радистке. Лёша совершил этот подвиг, поднявшись лифтом на N-й этаж, пугающий обилием бумаг и косметики на лицах. Он не узнал радистки – она сама его узнала, они обменялись заверениями в отсутствии претензий, но, уже спускаясь лифтом вниз, Лёша к ужасу своему обнаружил, что только что дал своё согласие на вечернюю встречу, несмотря на то, что встречаться с радиоредакторшей он не собирался ближайшие несколько столетий. Поколебавшись, он отменил встречу телефонным звонком, под пристальным наблюдением веснушек. «Я слишком перегружен женским обществом», – подумал Лёша. Пожаловаться было некому, позвонить кому – было.
Он не думал, что простым телефонным звонком свяжется с Овчинниковым. Лёша и номер его отыскал с большим трудом. Однажды, случайно заглянув в его записную книжку, Светлана обнаружила там свойственный Лёше беспорядок. Робко, понимая, что поступает, не совсем тактично, она спросила разрешения привести его записи в некую систему, известную ей одной, и переписала все телефонные номера в новый блокнот своим разборчивым, образцово-показательным почерком. Лёша помнил, как он долго не мог сразу найти нужной записи, поскольку об алфавитном порядке успел забыть ещё в школе. Упорядоченное содержание его старого блокнота вместилось на четыре страницы блокнота нового.
– Алло, – сказали ему после третьего гудка, а фоном для девичьего голоса был однообразный шум, создающий впечатление бесконечной пресс-конференции, которая стала для молодого кинорежиссёра основной частью его жизни.
– Это Лёша, – сказал Лёша.
– А это – Мэри, – с гордостью ответила девушка и у него пропала всякая охота разговаривать…
Лёша вдруг вспомнил, что жена Пети Овчинникова, Марина, учится в Университете, также как и кареглазая Светлана. Лёша никогда не считал Петю своим другом, или товарищем, или близким знакомым – они были просто знакомы, как это бывает между дальними родственниками, или однокурсниками в любом большом ВУЗе с впечатляющим количеством факультетов. И вот по прошествии нескольких лет, обнаружив черту, объединившую его с кинорежиссёром, Лёша слушал странный голос Овчинникова, с нотками методичности, усиленными телефонным разговором:
– … восемнадцать серий, по десять минут, максимум – четверть часа, – говорил Петя, – Нужно сделать три «пилота»…
– На какое число? – спрашивал Лёша.
– Как успеешь. Заплатить я тебе всё равно смогу только когда сам продам всё это…
– Так подожди… Может у меня уже сейчас что-то есть…
– Сейчас у тебя ничего нет, из того, что я читал ничего не подходит. Из ружья и обменника могло что-то получиться, но там диалогов мало. Я могу в кадре хоть шестисотый «мерс» взорвать, но на один только взрыв уйдёт вся серия, а у
– Ты читал всё из того, что я написал? – с сомнением поинтересовался Лёша.
– Почти. Мне девчонки из художественного училища давали почитать, – сказал Петя. – Позвони, как появится чего-нибудь…
– Ага, – тупо отозвался молодой писатель и дальше после телефонного воскрешения его писательского таланта, слушал гудки отбоя, схожие с кнопками, которыми прикалывают постеры к бетонной стене…
Дома он узнал, откуда взялось ружьё. В старых фотографиях Светланы он отыскал её, на фоне охотничьего леса, в осенних ботиночках и просторном пальто, совсем ещё ребёнком, с глупеньким выражением на лице; фотограф поймал её в совсем неподходящий момент, украв на негатив кареглазую искренность. Света была просто создана для наивной детской глупости в сочетании с обилием родинок, сосчитать которые Лёша пытался раз за разом, и каждый раз это занятие откладывалось под осенний смех первокурсной Светланы, когда она, запрокидывая голову, набирала воздуха для очередной смешливой ясности и вздрагивали крылышки её ноздрей, а вот теперь она стояла на фоне леса, может быть не леса, а обыкновенного городского парка, вроде «Сту Джиз», Лёша не знал его досконально…
…а не мешало бы – знал бы, где теперь искать кареглазую красавицу. Он успел разучиться совершать в её отсутствие самые элементарные вещи – например, выйти на улицу и купить себе сигарет. Единственный любимый читатель – и её Лёша отпугнул от себя, ну и что, что неравнодушно?.. Он останется один на один с осенним снимком, зная, что если в его жизни будет какая-то другая, следующая девушка, он никогда не расскажет о счастье, подаренном ему кареглазкой Светой, и снимка никому не покажет, потому что разобьётся невиданный в сказочности своей мир, и вот тогда у молодого писателя останется большая, густая и чёрная туча – ни-че-го…
Лёша поступал в Университет без какой-либо определённой цели. Он подозревал, что так было в большинстве случаев, всё определяется лишь после зимней третьекурсной сессии – после «экватора». Все студентки мечтают выйти замуж за «хорошего человека»; все студенты мечтают избавиться от воинской обязанности, однако всё это – не цель, а что-то из племени инстинктов-атавистов, пугающих мрачным внешним видом и корявым произношением.
Когда наступили перемены в жизни общества, Леша не заметил. Теперь ВУЗ был необходим лишь для того, чтобы получать как можно больше денег. К его взрослению всё успели продать в этом бесчестном мире, даже он был продан кому-то невидимому – не без участия Миши-администратора. Рекламное время в состоянии поглотить десятки таких «молодых писателей» как Леша, останется ещё место для музыкантов, художников, поэтов и драматургов, до сих пор утверждающих, что если в первом действии висит на стене ружьё, в последнем оно обязательно выстрелит. Какой-то умник с филфака, говорил, то ли прикалываясь, то ли всерьёз, что автор этого высказывания подразумевал под ружьём фаллос, а под выстрелом – семяизвержение…
Бритьё – это как езда на велосипеде или плавание: никогда нельзя разучиться, даже если расстался с девушкой. Спустя несколько дней, получившимися одинаковыми в своей апрельской солнечностью, гладковыбритый и раздражённый веснушчатой слежкой Лёша переступил порог гуманитарного училища, где добродушного вахтёра-дедушку сменил камуфляжный молодец. Он не сказал ни слова: в облике молодого писателя сквозила надменность, почти брезгливость, свойственная комиссии из ОблОНО.
Наобум выбрав предпоследний курс, Лёша, тем не менее, блуждал в расписании лекций, втайне надеясь, что перемена начнётся не сейчас, не с минуты на минуту, иначе школьные образы, вслед за звонком, расплодятся с невероятной быстротой.