Дети вечного марта. Книга 1

Огнева Вера Евгеньевна

— Держись за меня! — скомандовал он Цыпе. — Хоть зубами хватайся.

Когти скользили. Между пальцами застревали тонкие колючки. Он уже и рук-то почти не чувствовал. Мельком обернулся. Кажется, и вторую телегу сдвинули.

Выдрав полкуста, он таки нашел, за что цепляться. Закогтил толстый палый ствол, подтянулся и рывком выскочил на берег. Цыпа немного ободралась, но молчала. Плакала, забившись под телегу, Солька.

Дождь как начался, так и перестал. Но с берега злополучной речки они уже не двинулись. До вечера развешивали барахло, сушились, чинили покореженные телеги. Солька согрелась и повеселела. Она первая заметила, что

у Сани с руками, вытащила, наверное, тысячу заноз, приложила травку и перевязала.

— Какие у нас пальчики! Красивенькие. И коготки у нас красивенькие. Я таких никогда не видела. У нашего прежнего котика тоже когти вылезали. Только они раз в пять меньше были. И сам котик был маленький, с меня ростом. А ты вон какой большой.

— Шак больше.

— Так то лошадь, а то — кот. Сейчас мы каждый пальчик по отдельности завернем. Завтра все заживет. Ты мне веришь?

— Верю, конечно. Но, может, лучше на раны пописать?

— Фу! Моя трава лучше любого лекарства. А уж твоего, и подавно.

Саня смолчал, решив потом отбежать подальше и воспользоваться таки народным средством. Уж очень, приложенная травка жглась. Но прошло немного времени и жжение прекратилось. Он вскоре вообще забыл о руках.

К наступлению темноты, кажется, все благополучно закончили. Завтра поедут дальше. Другое дело — куда? Шак ходил чернее тучи. Собака только не кусался. Цыпа скользила где-то в стороне, наподобие тени.

Когда съели похлебку и допили чай, Апостол выкатил из телеги знакомую бутыль. Саня обрадовался — согреются. Но посмотрел на Эда и осекся. Тот напряженно отвернулся в темноту.

С веток срывались отдельные особо большие капли и чмокали по спинам. Шак поболтал бутыль.

— Солька, давай кружки. Цыпа, будешь?

— Буду, — отозвалась странным голосом курица.

— Эд?

— Обойдусь.

— Саня, держи.

В вино добавили меда и подогрели. Внутри разбежались теплые змейки. Голова отяжелела. Саня сидел, сушил волглую одежду, поклевывая над ней носом…

— Пошли, Цыпа.

Голос собаки ворвался в дрему как набат. Кот очнулся. С той стороны костра пылало жаром смуглое лицо курицы. Она вскинула, сухо блестевшие глаза, но смотрела не на Эда, а на кота. Легко вскочив, Эд подошел к ней, обнял.

— Пойдем.

Она тряхнула плечами. Он обнял крепче, прижал к себе.

— Иди, Цыпонька, — тихо попросил Шак. На глаза девушки навернулись слезы. Она их сморгнула, посидела еще немного и поднялась. Они с Эдом ушли в шатер.

Только тут до Сани дошло. Стало противно: как корову на случку повели. Но внутри подло екнуло: пронесло. Посмотрел на товарищей и сообразил, им оно тоже не больно-то нравится. Апостол распустил строгие складки на лице и сейчас походил на усталого морщинистого осла. Солька не вертелась, не приставала, печально смотрела в сторону. За пологом шуршали. Что-то неразборчиво сказал Эд, потом тишина, потом всем знакомый стук-шлеп, стук-шлеп. И вдруг…

Ке-е-ей-я! А-й-я! А-й-я!

С деревьев сорвался целый водопад. Сане мокро шлепнуло по темечку, затекло за воротник. А звонкое ке-й-я не прекращалось. Оно было как музыка, трель, звенящая струна, перелив. И опять: ке-й-я! Морозом продрало по коже. Сане вдруг стало жаль, что не он исторг такую красоту, не он заставил ее так зазвучать.

Солька беззвучно всхлипывала. Апостол уткнулся лбом в колени. Костер зачадил потухая. Трель давно стихла, но они не торопились забираться в шатер.

Под рогожной накидкой

было чуть теплее, чем снаружи. Саня подышал на пальцы, засунул руки в рукава, сберегая тепло, скукожился и нечувствительно задремал. Шлепали в капюшон редкие капли, свистело в костре сырое дерево, дым горчил. По всему этому мазнула и пропала цветастая юбка девки, виновницы всех бед. Он вынырнул из дремы, попытался вспомнить имя, не вспомнил и опять задремал. Следом за юбкой мелькнул черный плащ колдуна и ушел в щель между домами. Саня вздрогнул. Присмотрелся. Колдун попятился и начал медленно поворачивать голову — не человеческую, до жути противную — открыл рот, но сказать ничего не успел, его всосало в темноту. Следом за ним туда же канули Цыпа, Фасолька, Шак. Последним — собака. Саню потащило следом. Он уперся и вынырнул в совсем другой сон. Но и сюда доставало притяжение черной щели. Чтобы не утащило, он заставил себя проснуться, открыл глаза и увидел, как из шатра на четвереньках выползает Эд. Глаза бы на него не глядели! Саня ткнулся в сложенные на коленях руки, но долго не выдержал, подсмотрел. Эд возвращался от кустов. Шел медленно, смотрел исключительно под ноги, дергал верхней губой, хлестал веткой по голенищам сапог.

Бить ему в морду расхотелось. Хреново было собаке.

— Наливай, — рыкнул Эд, подойдя к костру.

Шак набулькал ему не из бутыли — из фляжки, которую держал отдельно. Эд махнул, занюхал рукавом.

— Еще плесни.

Апостол без звука добавил. Теперь Эд пил мелкими глотками. И эта порция кончилась. Он уткнулся носом в рукав, а когда оторвался, стало понятно — уже никакой. Глаза подернулись пеленой пьяного равнодушия. Шак забрал у него кружку. Фасолька стащила нагретый плед и укутала собаке плечи. Тот как не заметил. Он и не мигал даже. Сидел, глядя в огонь, истукан — истуканом.

Сане стало страшно. Вроде начал привыкать, а повернуло новой стороной — внутри раненой вороной забилось: да на фига оно мне! Зачем?! Непонятки их и странности; любовь, которая не любовь совсем, а ярмо; обычаи, от которых его воротило.

Лучше — обратно к людям. И что, что тупые. Зато с ними все понятно. Не нарушай, не залезай, не заступай дозволенной черты. Делай, что велено, не нарывайся, не спрашивай, не желай, не смей… делай вид и тебя примут. Играй в их игру — станешь своим. Это ничего, что по одной плашке придется бегать. Научишься. Очередная баба, проведет рукой по лохматой спине, да и намекнет: либо в хозяйстве заместо помершего мужа оставайся, либо на спрос к колдуну пойдешь. Или: глянь-ка чистюков-то понаехало. Тебя как, сразу им предъявить, али в подполе мышей дни три половишь? Чистюки загостились, значит, кот еще посидит. А когда съедут, глядь, он уже к темноте привык. Или стражник придорожный докопается: почто книжку с собой таскаешь? Нашел. Он рыгнет в лицо луком и пивом: докажи. Сам руку ковшиком держит, доказательство принять. Не нашлось, опять же — к колдуну. Тот присмотрится: ать! попался кот.

Все равно когда-нибудь прихватят. На бабе ли, на книге ли, какая разница?

Шак смотрел строго. Собака — сквозь. Солька, как сидела, так и заснула, сейчас в костер свалится. Саня метнулся, успел подхватить, взял на руки. Она сонно чмокнула. Кот, не оглядываясь, понес ее в шатер. Плевать! Принято у них туда заходить после того, или нет? Перебьются. Нечего девчонку морозить. Да и ему надоело макушкой капли ловить. А вы, если хотите, сидите снаружи да переживайте собственную гнусность.