Дети вечного марта. Книга 1

Огнева Вера Евгеньевна

Они так некоторое время постояли, друг на друга поглядели. Шак голову мог дать на отсечение, мужик их пересчитал, да прикинул, что в коробах. Но вот селянин пришел внутри себя к какому-то выводу, отлепился от столбика, якобы запирающего вход в село, и махнул рукой: проходите.

По елани вольготно раскинулась деревенька. В центре дома повыше, поосанистей к окраине, как водится — мельче. В каждом дворе — сараюшки, стайки, баньки, сложенные из матерых бревен. Просочись из лесу сквозь редкую загородку волки, понюхают сытый скотий дух, да с тем и уберутся. Другое дело: не каждый волк рискнет к таким мужикам в гости ходить. Вон собрались, окружили телеги. Мужичье все кондовое,

крепкое, заросшее по глаза дремучим волосом. Даже молодые. У многих в руках дубины, или ножи за поясами. Женщины, — платки по брови, — стоят тут же, тихо переговариваются, но держатся вровень. Не погнали их, коль любопытно. Это на юге женщину не то, что на площадь арлекинов смотреть, к окошку не подпустят.

Шак прыгнул с облучка, потащил из телеги расписной задник. Собака уже заводил сою повозку в сцепку. Народ раздался, освобождая место, но обычных вопросов, суеты, подначек, которыми цирк встречали в поселениях, не слышалось. Странно, будто сюда каждый день артисты заворачивают.

Собака по особому мигнул. Шак мотнул головой, мол, не заводись. Ну, начнут они сейчас оглядываться, да выдумывать себе страхи, все равно, не угадаешь, с какой стороны кипяточком плеснет.

Телеги надежно встали в сцепку. Над ними подняли и закрепили расписной полог. Все работали, сновали, двигались, только Сашка больше по сторонам глазел. Его дергали, гоняли, понужали, а он сделает, и опять рот раскрыл. Проклятое пограничье, наверное, до боли похоже на его родные места. И мужики похожи. Родные лица кругом. Р-р-родные! Дубины не поленились с собой тащить. Сейчас артисты отработают, а им — гонорар… по башке.

Тьфу! Апостол плюнул; матюгнул Саньку; пихнул Фасольку: заводи музыкальный ящик; цыкнул на курицу: шевелись, сонная. Та захлопотала: выставила в стороне столик, села рядом на раскладной табурет и уставилась в пустоту. К суете никакого интереса. Будто слушает, неслышимый голос — Апостол даже с шага сбился — что если, действительно, слушает?

Музыкальный ящик — коробушка с коровью голову — орал как два зазывалы вместе. Шак, таки, отметил проклюнувшийся у народа интерес. Ща мы вам покажем! Ух, покажем. Только бы Санька не подвел. Первое представление все-таки.

Апостол вышел вперед, картинно поиграл мускулами, подхватил с земли и махнул над головой пудовой гирей. За ней подхватил другую, и пошел месить воздух — только всхлипывало; под конец, прокатил обе по мокрым от пота плечам и выставил перед собой: подходи народ, пробуй. Но те не торопились. Фасолька раззадоривала: эй, красавец, покажи девушкам удаль, а сама заливалась, аж колокольчики в волосах дрожали. Детина в светлой по колено рубахе нерешительно качнулся к гирям. Сзади его пихнула пожилая, дородная тетка: иди, иди. Парень медленно подошел, наклонился, но поднял гирю без особого усилия и давай махать не хуже Шака, правда, умаялся быстрее. Силен парняга! Фасолька уж так его расхвалила, так разукрасила, что и другой за ним потянулся. Пошла работа!

В круг выскочил собака, начал крутить солнышко. Народ повеселел. Напряжение помаленьку отпускало. Шак глянул в сторону.

Цыпа сидела за телегами у раскладного столика. Все, как положено: кости, карты, стеклянный мутноватый шар. Только к ней не очень тянулись. А на фига им гадалка? Они и сами про себя все знают. Одна только баба и зацепилась. Подошла что-то спросила. Цыпа, не отводя глаз от темноты, ответила, баба подхватилась бежать; вернулась скоро веселая. Не иначе, пропажу ей гадалка разворожила. За ней следом приплелся старый-престарый дед. Как вообще дошел. Клюка больше него. Встал напротив и давай курицу глазами буравить. А Цыпе хоть

бы хны. Она его и не видит, наверное.

Молодцы все еще забавлялись гирями. Собака завершил свой номер, как всегда: подпрыгнул и, три раза перевернувшись через голову, ловко пришел на ноги. Представление двигалось к кульминации. Коту предстоял первый выход.

Апостол вышел на середину, широко расставил ноги и раскинул в стороны руки. На одно плечо ему с земли без разбега вспрыгнул собака. Шак глянул на Саньку. Кот сгруппировался. С земли ему не суметь, тяжеловат — прыгал с телеги. Ап! Толчок, Шака качнуло. Да где же таких котов делают, которые в два раза тяжелее собак!? Если он и на ногах когти выпускать умеет, Шаку конец. Но парень удержал равновесие. По ним, быстро как ласка, на самый верх влезла Солька.

— А-а-а! — торжествующе взревел Апостол.

— А-л-ле! — подхватила Солька… — Ой!

Она кубарем скатилась вниз, ломая пирамиду. Собака и кот, немного зазевавшись, порскнули следом. Шак недовольно рыкнул, но тут же кинулся расцеплять повозки. Все замелькало. Через минуту они уже сидели в телегах. Шак кинул Цыпу вместе со стульчиком себе за спину. Следом полетел столик. Расписной полог схлопнулся и кучей упал сверху. Апостол рванул вожжи, но уже было — все!!!

Они-то собрались. Да кто б их отпустил? Селяне встали плотным кругом. Мужики вытянули из-за поясов ножи. Дубины — вот они. Но улыбались. А что им не лыбиться? Знают: впятером против силы не попрешь. Задние начали оборачиваться. Шак закаменел спиной. Собака скрючился на задке телеги взведенной пружиной. Саня уцепил скобу когтями. Потянул. Скоба полезла из бортика.

Но Апостол и сейчас не чуял опасности. Хоть убей! На то оно и пограничье. Ему ж Чалый еще говорил: тут нюх напрочь отшибает.

От околицы к центру деревни рысил отряд из десятка вооруженных всадников. Двигались споро и не растягивались; кучно подошли к скоплению людей. Те раскачнулись.

Первым к арлекинам подъехал мужик на тяжеловозе. Всадник — под стать собственной лошади. Из-под низко надвинутой бараньей шапки, настороженно сверкали глаза. На плечах космами наружу топорщилась черная накидка. Сами плечи — шире Апостоловой телеги. Воины за ним — помельче, но тоже крепкие ребята. Они молча окружили повозки. У каждого через седло лежал топор на длинном топорище. Командир заговорил, как только арлекины оказались в плотном оцеплении:

— Митяня, кто к тебе пожаловал?

— Вот, наехали, — вышел вперед давешний хранитель околицы. — Знатный цирк показали.

— А за ними кто идет?

— Никого, — мотнул лохмами Митяня.

— По лесу глядели?

— Глядели, не маленькие, чай. Пусто.

— Откедова вас принесло? — повернулся командир в сторону Шака.

— Заблудились, — в тон ему огрызнулся Апостол.

— Бабам своим ври! Кто послал?

— Заблудились! — уперся Шак.

Главный двинул коня вперед, потеснить говорливого арлекина. Но лошадь не послушалась, тоже уперлась. Воин поддал ей шпорами. Та как не чуяла. Хуже — мотнула головой, укусить. Всадник, сообразив, с кем имеет дело, прянул назад.

— Отр-р-яд! — Взревел он так, что и свои и чужие кони шарахнулись. — В колонну по двое стр-ройсь! Кибитки — цугом. Конвой, смотреть! Паяцы, сидеть смирно. Кто шевельнется, убью!

Не стращал. Нет. Понимать следовало буквально: дернешься — точно, убьет.

Шак поймал косой взгляд Саньки. Не иначе прикидывает котяра, как бы высигнуть из кибитки, да рвануть шею ближайшей лошади. Дело мгновения. Уйдет, только треск страже останется — лови кота по ночному лесу. Но, наткнувшись на отрешенную улыбку Цыпы, Санька обмяк.