Дети вечного марта. Книга 2
Шрифт:
Прощайте золотые горы на шелковых коврах. Не жалко, особенно, если все время помнить про людоедов. Ты на этих коврах с девушкой обнимаешься, а за стеной…
Нельзя чтобы была яма. Поганого упыря, звероящера… это — да. Туда им и дорога. А безумного ребенка? А мужика в грязной шкуре, который за прутья решетки цеплялся, да с перепугу на Пелинора рычал? Но оставь их жить, придется заботиться, учить, кормить, пристраивать. А зачем князю такая обуза? Зачем ему ненужные люди? Ни проку от них, ни толку. У него высокая цель, тайная и тяжкая. И ответственность перед всеми аллари, а главное перед собственным
Погоняй, котейка. Выходит, за без малого тридцать лет ничего-то ты не видел. Разве, Камишер родной, так там — ни князя, ни герцога. Там только друг за дружку держатся, иначе — конец — стопчут людей Дебри. От суровой жизни, что ли, там терпимости больше: человек, не человек — какая разница, лишь бы не кусался.
Вернуться в Камишер? Можно, только сначала надо товарищей найти.
Развилку за лесом, от которой арлекины двинулись восвояси, Саня и с закрытыми глазами бы не проехал. Что земля перерыта, и кусты помяты — полдела. В воздухе что-то такое витало. Кот натянул поводья, зажмурился, повел носом. Вот с Шаковой телеги сполз возница. Апостол перебрался на облучок.
Фасолька тихо, чтобы никто не услыхал, всхлипнула, утерла мокрый нос кулаком.
Эд легко прыгнул на свой облучок. Вокруг головы, будто темное облако. Саня вспомнил князя. Не соврал Пелинор, как есть, собака лапу к поспешному отъезду приложил. Но поворачивать и просить у хранителя Границы прощения, кот не станет. Догонит арлекинов, а там и разберется, с чего это Дайрен беременную Цыпу и ни в чем неповинных Апостола с Фасолькой, не дожидаясь Саниного возвращения, за собой потащил.
"Ты его не вини. У него судьба страшная…" Мученик! А по рылу он у меня все равно получит…
Саня повернул от развилки на южную дорогу. След и тут сохранился. Зря князь печалился, что котейка своих не найдет. Граница, не граница — нос он завсегда при тебе. И голова.
К полудню впереди замаячил дорожный камень. Такие по всему герцогству стояли. Стрелка налево — Землероевка, стрелка направо — Хрумки, прямо — Малоперекопанное.
На этом камне указаний не выбили. Зато на правой дороге виднелись следы огромных лап. Конь прянул ушами, совсем как Апостол. Саня подъехал ближе. Медведь был тут совсем недавно. Ушел в ближнюю балку, и по сей момент недалеко обретается. Кот на всякий случай привстал в стременах, оглядеться, но ничего особенного не заметил. Внял, стало быть, князюшка голосу разума, не послал родаков против сумасшедшего кота. Но медведь тут очень долго путь сторожил — старого и свежего помета полно.
Опять пришлось зажмуриваться и смотреть, что там было. А ничего, как выяснилось, и не было. Пришли повозки, медведь порычал, попугал, но не кинулся. Он остался на своем посту, они покатили на юго-восток.
— Не ходите туда, господин кот!
Девчушка пришла в рощу за ягодами и, нарвавшись сразу за опушкой на незнакомца, перепугалась до икоты.
— Отойди от ребенка!
Да кот и не приближался к ней. Девочка сидела в траве и икала шагах в пяти. Саня распрямился и начал тихо поворачиваться. Здоровущий мужик зажал в побелевших руках пику, какой рыбу острожат. Дернись, не задумываясь, пустит в дело. Саня показал ему пустые ладони.
— Ты кто? Что тут делаешь? — мужик еще грозился, но уже разглядел богатую одежду и тон немного сбавил.
— Я друзей ищу. Они по вашим землям дня три назад должны были проезжать. Две кибитки. На одной конь, на другой собака. И женщины с ними.
— Их медведи съели, — вдруг прорезалась, осмелевшая с приходом взрослого девчонка.
— Как съели! Не может быть! — кинулся к ней Саня. Мимо просвистела острога и воткнулась в землю рядом с девочкой. Та опять икнула.
— Остолоп! — заорал Саня, на мужика. У того уже не только руки побелели, все лицо стало известковым. — Ты же ее убить мог.
— Ляночка… — мужик сам икнул, споткнулся, не зная куда кидаться: на незнакомца или к чуть было не пострадавшей дочери. Выбрал все-таки дочь, подхватил в охапку и, только отбежав на край поляны, обернулся:
— Что тебе от нас надо? Уходи!
— Заладил. Никто ни тебя, ни твоего ребенка трогать не собирается. Ты что, слепой? Не видишь? У меня и в руках-то ничего нет.
— А мешок зачем развязывал?
— Хотел твоей дочери калач дать, чтобы не плакала.
— Покажи.
— Смотри.
Мужик вытаращился на калач, будто тот был невиданным и от того еще более опасным оружием. Зато девочка начала выбираться из отцовских объятий.
— Пусти. Я плюшку хочу.
Саня положил угощение на траву, взял лошадь под уздцы и увел на другой конец поляны. Девочка за это время успела выкарабкаться из родительских рук, подхватить калач и даже сунуть его в рот. Сейчас они побегут с поляны, а Сане останется идти в деревню и расспрашивать селян.
Он и в лес-то заехал, чтобы не мозолить людям глаза. Что Пелинор родаков поберег — отрадно. А людей мог не пожалеть. Явишься так посреди бела дня в село, против тебя — ватага с дрекольем: заворачивай, господин кот. И что? Лезть с ними в драку?
Мужик не убежал. Посмотрел, как дитя за обе щеки уплетает гостинец, на чужака, как тот терпеливо дожидается в сторонке, и заговорил:
— Зачем тебе, добрый человек, нелюди?
— Они тебя обидели? — спросил Саня.
— Нет. Ночевали они у нас. Овса купили. Потом от князя голубь… но они уже уехали. Там за деревней…
— Их медведи съели, — повторила девочка набитым ртом.
— Не слушай ее.
— Ты мне можешь толком сказать, что случилось?! — озлился Саня.
— Зачем тебе, добрый человек?
— Я не человек!
— А кто?!
— Кот я. Хочешь, спину покажу? Серый. И спина лохматая.
— Ой, кот! А я котов никогда не видела.
Но папаша не дал дочери подойти, ухватил за рубашку и, отвесив челюсть, вымолвил длинное: "А-а!"
— Ага, — подтвердил Саня. — А теперь покажи, в какую сторону они уехали. Раз, говоришь, живы.