Дети войны

Медведникова Влада

Я смотрела, как пенится вода за бортом и повторяла про себя: мне не страшно, не страшно. Волны сегодня не такие сильные, не такие темные, солнце уже поднялось, утратило алый цвет, блики скользят по воде, лодка летит вслед за ними — по морю почти как по небу, — и мне не страшно.

Мысли кружились, повторяли друг друга. Я смотрела на солнечный горизонт, на развевающиеся волосы Мельтиара, на свои руки, сжимающие оружие крепко, почти до боли, — и не заметила, как мы доплыли.

Корабль возвышался над нами, борт изгибался, заслонял небо. Черные планки обшивки шли внахлест, рисунок древесины проступал сквозь краску. Эту лодку, —

огромную, чужую, — строили враги. Мы лишь изменили ее цвет. Сумели ли мы вытравить душу, которую дали кораблю враги? Или она все еще таится в темноте трюма, в плавниках и жабрах корабля? Нет, плавники и жабры у рыб, корабль движется по-другому — я знала как, учила особые слова чужого языка и понимала их смысл — но не могла вспомнить сейчас.

Мельтиар поднялся, лодка качнулась, волна хлестнула через край. Я зажмурилась на миг, а когда открыла глаза, увидела, что сверху сбросили лестницу — так похожую на те, что были в городе. Блестящие металлические перекладины, скрепленные гибкими черными трубками.

— Наверх, — сказал Мельтиар.

Младшие звезды одна за другой вставали, взбирались по лестнице. Каждый раз лодка вздрагивала, чужой страх накатывал на меня, отражался в сердце. Когда пришла моя очередь, я потуже затянула перевязь ружья, поднялась, шагнула вперед. Дно лодки накренилось и я едва не потеряла равновесие, — но Мельтиар поймал меня за руку и удержал. Я вцепилась в черную перекладину и полезла наверх.

Я закрыла глаза и страх вновь угас. Подниматься было не сложно — даже проще, чем взбираться по качающейся лестнице в летящую машину. Только шум волн отвлекал меня и тяжесть ружья тянула вниз, но еще немного — и я коснулась последней перекладины. Кто-то ободряюще хлопнул меня по плечу и помог взобраться на палубу.

Я огляделась. Девушка-техник — это она помогла мне подняться — все еще держала меня за руку, прикосновение было уверенным, без слов говорило: мы в безопасности, корабль наш. Я поймала ее взгляд — золотистый как утренний свет и такой же спокойный, — и кивнула. Девушка улыбнулась, отпустила меня и пошла прочь. Я смотрела как она идет — босые ноги легко ступают по черным доскам палубы, светлые крылья прижались к спине, стали неразличимы. Наверное, и в самом деле нечего бояться, раз крылатая звезда не пытается взлететь, шагает без тревоги, словно по коридорам города.

Но в городе никто не ходит босиком.

В городе под ногами всегда металл, камень, сверкающие черные плиты. А здесь, даже если зажмуриться, чувствуешь, как еле заметно качается палуба. Я взглянула на темные стволы мачт, на снасти. Мне показалось — это такие же канаты и оттяжки, как были в учебном зале. Но всмотреться я не успела, — порыв ветра ударил меня, что-то сжалось внутри, сердце заторопилось, застучало быстро-быстро.

Корабль качнулся сильней, и я обернулась, борясь с подступившей тошнотой.

Киэнар опустился на палубу, но не сложил крылья, — они вздымались и били по воздуху, тяжело и сильно. Его напарник приземлился рядом, палуба отозвалась дрожью. Я запрокинула голову, увидела Каэрэта и Армельту. Неотличимые друг от друга, они все еще кружили в небе, над мачтами.

— Все соберитесь здесь, — сказал Мельтиар.

Он стоял, положив руку на борт — должно быть только что поднялся, — и смотрел на море. Ветер и волны заглушали голос, но приказ, прорезавший мысли, был горячим, как ружье после сотни выстрелов.

Идите ко мне.

Младшие

звезды подошли, столпились возле Мельтиара, — я не заметила, как оказалась среди них. И все четверо крылатых воинов теперь тоже стояли на палубе, держались за руки и казались младше. Предвестники Эртаара замерли поодаль, — Мельтиар обернулся, указал на одного из них, спросил:

— Как тебя зовут?

— Шерири, — ответил тот.

— Шерири. — Мельтиар произнес имя медленно, словно пробуя каждый звук. — Повтори всем то, что объяснял мне.

Борт наклонился, качнулся обратно, мой судорожный вздох утонул в шуме ветра. Мне показалось, — корабль кренится, потому что столько людей собрались в одном месте. Не удержится, перевернется, а берег далеко, под нами темная глубина…

Но Мельтиар по-прежнему стоял уверенно, лишь ветер раздувал рукава его рубашки, швырял и путал пряди волос. Под требовательным взглядом Мельтиара Шерири шагнул вперед, золотистые крылья вздрогнули, раскрылись на миг и вновь исчезли в складках одежды.

— Мы пропитали корабль магией, — сказал Шерири. Взглянул на Мельтиара, на всех нас, сделал глубокий вдох и продолжил: — Но он наполнен магией не так, как машины. Он как неподходящий, хрупкий сосуд и любое неосторожное движение может его повредить. Поэтому никто, ни один из вас, — он замолк, вновь обвел всех взглядом, — не должен использовать магию на корабле. Только ту, что всегда с вами — в крыльях, в оружии, ее можно. Но больше ничего нельзя, даже самую простую целебную силу.

— И темноту, — сказал Мельтиар.

Шерири отвел взгляд, но повторил, отчетливо и твердо:

— И темноту. Особенно темноту. Разве что корабль уже не сможет плыть и другого выхода не будет.

— Настолько хрупкий, — проговорил стрелок, стоявший рядом со мной. — Как он выдержит море?

Эти слова прозвучали совсем тихо, но Мельтиар их услышал.

— Не бойтесь, — велел он. — Моей темноты хватит на всех вас. Если корабль не выдержит, я верну вас домой.

Я знала — сейчас я испугаюсь по-настоящему, сейчас представлю, как корабль рассыпается словно скорлупа, в бескрайнем море, где нет опоры, лишь волны и небо, и где темнота станет единственной надеждой.

Но вместо страха пришла гордость, она была глубже моря, я не могла сопротивляться. Мельтиар выбрал каждого из нас, берет нас с собой в самый опасный путь, мы будем с ним там, где никто не бывал.

Кто-то сжал мою руку, кто-то коснулся плеча, и я поняла — это наше общее чувство.

На столе, в шатре у Кори все еще стояли свечи. В блестящих плошках, оплавившиеся, в натеках воска. Огонь не горел, — солнце пока не опустилось и проникало сквозь полотняные стены, светлой рекой текло под откинутым пологом.

Кори отыскал меня в лагере — я только что вернулась и с трудом верила, что иду по твердой земле — и привел к себе. И сейчас он сидел рядом, сжимал мою ладонь, а другой рукой поворачивал широкий подсвечник — в одну сторону, потом в другую. Едва ли он сам замечал, что делает, — такими невесомыми и легкими были движения, как в полусне или за гранью усталости. В его прикосновении сквозило лишь эхо грусти и боли, но улыбка была отрешенной, далекой и речь не взрывалась ярким потоком слов. Я пыталась спросить, что с ним, — но прежде, чем успевала произнести хоть что-то, Кори начинал говорить сам, как будто чувствовал мою мысль и хотел остановить ее.